– Может быть, – сказала она без выражения. – Но прожив по самые уши во зле, как я, трудно так просто в это поверить. Понимаешь?

– Вы все время говорите о зле. Что это? Какие-то секты?

Клаудия помахала рукой, как будто хотела развеять слова в воздухе между нами.

– И их тоже, в этом мире они всегда где-то рядом. Все эти сатанисты либо лезут в самую гущу, либо крутятся где-нибудь неподалеку. Какое-то время я по необходимости водилась с подобной компанией. Но если приглядеться, они не особенно отличаются от всех этих христиан: и те, и другие полагаются на простые ответы и уверены в собственной правоте. Может, обоснованно, может, нет. Я знаю только, что зло принимает ту форму, которая ему нужна. Оно не настолько примитивно, как хотят вообразить обе стороны этого древнего противостояния. – Клаудия откинулась немного назад, опираясь на кухонную стойку, и скрестила ноги в лодыжках. Когда-то давно в такой позе она могла выглядеть по-детски невинной. – Правда глубже, под поверхностью всей этой ерунды. Правда в том, что зло для каждого свое. В этом его сила, именно поэтому оно вечно находит жертвы среди людей. Зло – идеальный хищник, потому что оно совершенно индивидуально. Оно касается каждого, какими бы ни были твои религиозные убеждения и верования, и принимает любые твои условия. Так как же остановить нечто, способное принимать разные формы для разных людей? То, что может стать чем угодно для кого угодно? Всем, чем только пожелаешь? Оно знает нас, наши страхи, заботы и мечты, наши слабые и сильные стороны, и с их помощью проникает в наши души и тела. И стоит только отбросить все эти условности с обеих сторон и присмотреться, становится понятно, что злу насрать, в какую ты ходишь церковь, какие заветы выполняешь или не выполняешь. Все это не имеет значения, потому что оно все равно до тебя доберется. И ты не можешь его остановить. Ты можешь только научиться ему противостоять, держать под замком чаще, чем на свободе. Потому что, как и добро, зло находится в нас самих, является частью нас, от него нельзя просто избавиться. Недаром же говорят: «внутренние демоны»? Так вот, это следует понимать буквально. – Я вспомнил Джулию Хендерсон, крестики на окнах и слова о том, что они защищали в «ее реальности». – Если отбросить все эти секты, становится понятно, что такое зло на самом деле. Ему нет дела до правил и законов или книг, что пишут обе стороны, потому что в том-то и суть: нет никаких сторон. Есть свет и тьма. Ничего больше. И кто-то – или что-то – где-то и когда-то решило сунуть нас в самую гущу. Так что нам остается только рисовать границы на песке и бороться за… что уж там каждый считает правильным и нужным. Или закрыть глаза и позволить тому или другому овладеть нами. – Клаудия подошла к столу. – К двадцати пяти я стала слишком старой для той компании, с которой я водилась, которая меня удерживала. Я столкнулась с кровью, ужасом, сексом и остальным безумием – и все жила. Потасканная, обколотая шлюха. Тогда-то мир и вышвырнул меня на помойку и отправился искать следующую поросль двенадцатилеток. А я продолжила делать то, что умела: торговать собой. Не водилась уже ни с какой компанией, просто накачивалась наркотой, выходила на улицу, чтобы за нее платить, и надеялась, что однажды мое тело не выдержит и это дерьмо меня наконец прикончит, заберет туда, куда мне и положено отправиться.

– И так прошло много лет, – продолжила она. – Я не раз по мелочи попадала за решетку и в конце концов загремела на два года в тюрьму за хранение наркотиков и проституцию. До меня быстро дошло, что по сравнению с тюрягой изолятор был шикарной гостиницей. В тюрьме, считай, больше нечего делать, кроме как унижать кого-нибудь, унижаться самой, трахаться да читать. В тюрьме я прочитала и изучила все, что могла. Некоторые люди находят там Бога. Некоторые Дьявола. А я наконец нашла собственный мозг, который забросила с тех пор, как умерла моя бабка. Но этого все равно недостаточно, потому что кошмару нет конца. Все, что я видела и делала, все, что случалось со мной снова и снова, – от всего этого мне никогда не избавиться. И когда меня, наконец, выпустили на свободу, то просто вышвырнули обратно на улицу. И в итоге я вернулась к тому, с чего начала, стала колоться и торговать собой, чтобы платить за наркоту. Стала как зомби. По-прежнему часть темноты. Все тот же кусок дерьма на чьем-то ботинке. Я познакомилась с самыми страшными подонками, по-настоящему кончеными ублюдками. Но они знали, насколько у них съехала крыша, им это было в кайф. Я решила, что теперь-то видела все, что никто не может меня удивить или показать закоулок тьмы, который я не видела прежде. – Она схватилась за спинку кресла напротив меня с такой силой, что побелели костяшки пальцев. – А потом я встретила Бернарда.

Перед моим внутренним взором неожиданно предстал калейдоскоп воспоминаний о Бернарде, все вперемешку: его лицо и улыбка, торопливые отзвуки незначительных событий прошлого – бездумный ряд картин и подсознательных окликов, не имевших особого значения. Как только Клаудия заговорила, они отступили.

– Я впервые увидела его вскоре после заката. Он разъезжал по «Квадрату Уэлд». Многие девушки его узнавали, он наведывался туда три-четыре раза в неделю. Я давно не была в том районе, только недавно вернулась на улицу, так что понятия не имела, кто это, но другим он нравился: непривередливый клиент, никогда не скандалит, всегда платит и обычно хочет минет либо простой секс. Они считали его этаким безвредным неудачником, понимаешь? Из тех, кто угостит потом завтраком и постарается подружиться. Кого можно держать при себе ради дополнительного заработка. Я просидела с ним в машине всего десять секунд и сочла чистейшим лохом – и можешь мне поверить, Платон, я редко ошибаюсь. Я в своей жизни насмотрелась предостаточно всякого, и едва ли могу неверно оценить человека, особенно мужчину. В моем мире ошибка может стоить жизни. Но с Бернардом я ошиблась – хуже некуда. – Она повернула стул сиденьем к себе и оседлала его, как строптивый подросток. – Бернард изображал жалкого неудачника, и, как остальные девушки, я поначалу купилась. Как я уже сказала, он был обманщиком. Бернард жил этим: он вводил в заблуждение. Но время от времени он расслаблялся, маска немного съезжала, и мне мельком удавалось заметить спрятанного за ней демона.

По мере движения солнца через передние окна, внутрь дома проник еще один лучик и осветил небольшой участок кухни как раз за спиной Клаудии. В то же время сюда, очевидно, просочился легкий ветерок, потому что зола в пепельнице на кухонной стойке на мгновение взвилась в воздух, поднялась на несколько дюймов верх, а затем грациозно спланировала на пол крошечными черными снежинками.

– Уверена, что ты понимаешь, о чем я, – сказала Клаудия.

– Да, – ответил я. – Просто я никогда не подозревал, что за этой маской есть еще что-то, кроме странноватого, грустного и одинокого человека. Ребячливого и безобидного.

– Как и все остальные. В этом и была его сила. В заблуждении. – Клаудия оскалилась. – Но за маской Бернарда было только зло. Я знаю. Я его видела. – Клаудия сунула руку в задний карман джинсов, вытянула красную бандану и вытерла ею лоб, пробормотав: – Эта гребаная жара… – Она провела тряпкой по горлу, потом вниз, по грудям и между ними, стирая пот. – Бернард стал одним из моих постоянных клиентов. Я набрала себе целую компанию. Они мне звонили, и мы встречались где-нибудь на нейтральной территории для свиданий. Так было проще и безопаснее, чем искать работу на улице: я точно знала, что они заплатят и не станут до меня доебываться. Бернард стал моим постоянным клиентом за несколько недель до того, как мы по-настоящему познакомились. В нем была эта его придурковатость, но было и что-то еще. Нечто потаенное. И мне понадобилось какое-то время, чтобы это заметить. А потом я поняла, что он не был очередным лохом, как остальные. За этими глазами что-то пряталось, понимаешь? У него в голове. – Она снова принялась с отсутствующим видом обтираться банданой. – После того как походишь самыми темными дорожками в этой жизни, у тебя появляется что-то вроде радара, учишься на раз узнавать тех, кто тоже там побывал. У всех, кто ходит среди теней, появляется особая манера, и мы замечаем ее в других. И, сколько ни беги от нее, она никуда не девается. Она остается навсегда, как клеймо. Тот, кто побывал в тюрьме, может определить другого сидельца. Я с первого взгляда вижу того, кто прошел через эту мясорубку, а они сразу замечают меня. Тут то же самое. Я поняла, что Бернард, хотя и притворялся простаком, тоже жил во мраке. И у него был план. У людей во мраке всегда есть какой-нибудь план. Только многие его никогда не выполняют, потому что жизнь пришибает их так, что им уже на все насрать. Вот только Бернард был другим. Мрак не управлял им, как мною и другими моими знакомыми. Бернард управлял им. – Она бросила пропитанную потом бандану на стол. – И тогда я поняла о нем кое-что важное: мрак был ему не в новинку. Он жил в нем, осваивал его уже очень давно. Много лет. Невозможно настолько уверенно двигаться во мраке, не проведя там много лет. Она умолкла, потом заговорила снова: