Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он предположил, что Аралло будет недоволен тем, что он исчез на целый день, и на мгновение ощутил презрение Руководителя Групп к таким подчиненным, как Аралло, но затем вспомнил свою ситуацию. Нет смысла избегать выяснения этого вопроса.
Он нажал кнопку соединения и четким голосом произнес:
— Аралло, Тильден!
Надо было говорить четко, чтобы сработали электронные устройства, обеспечивающие связь только на основе произнесенного имени. Основанное на ранее известной технологии, это оборудование фирмы «Траск Электроникс» ставилось в основном только у правительственных работников. Квартира самого Траска была единственным исключением. При нажатии кнопки активировался сервомеханизм, который записывал произнесенные слова. Другой механизм чертил график электрических импульсов, созданных звуком. Затем сканнер исследовал график и классифицировал его по определенным группам звуков. Сервомеханизм отбрасывал все остальные группы звуков, а сканнер просматривал трехмерные пластиковые модели графика, сконструированные заранее, и из примерно двадцати сходных выбирал ту, которая представляла собой звук слова «Тильден Аралло». Другой сервомеханизм последовательно выбирал другую трехмерную пластиковую модель, на этот раз соответствующую телефонному номеру, и процесс доводился до того шага, когда еще один сервомеханизм электрическим способом набирал желаемый номер. Сходная технология использовалась для автоматического перевода с языка на язык и для наговаривания текста на пишущую машинку.
После незначительной паузы этот замысловатый процесс был завершен. Включился настенный экран, и на нем появилось мужское лицо.
— А, это вы, Траск, — сказал Тильден Аралло с экрана.
Он казался неприветливым и невеселым, хотя и оживленным. Нахмуренные брови, губы поджаты, глаза серьезны. У него был вид человека, озабоченного серьезными проблемами.
— Рива сказала, что вы хотели со мной поговорить, — мягко проговорил Марин.
Аралло кивнул.
— Я хочу вам напомнить, что сегодня вечером состоится очередное собрание группы.
Марин ничего не ответил. Судя по поведению собеседника, вчерашнее исчезновение Траска на целый день способствовало потере благосклонности к нему группы. Он ждал.
— Я ожидаю, что вы на нем будете присутствовать, — продолжал Аралло.
— Не вижу причин, почему бы нет, — ответил Марин.
— Честно говоря, я тоже не вижу, — сказал Аралло и, поколебавшись, добавил. — Я бы предложил вам придерживаться духа дружеского общения, — и с этим он отключился.
Марин сидел молча. Слова и настроение Аралло, казалось, предвещали будущие трудности, которые могли стать серьезной помехой его планам. И все же здесь он практически ничего не мог поделать. О настоящем общении и речи не могло быть. Он выбросил это из головы. Повернувшись, он сказал Риве:
— Я хочу заняться делами в кабинете и не желаю, чтобы меня тревожили.
Он собирался было отвернуться от нее, но по выражению ее лица понял, что был слишком резок с девушкой. Он сказал:
— Сегодня вечером я буду свободен, дорогуша.
Покачав головой, она проговорила с горечью:
— Тебе не удастся меня одурачить. Ты уже мертв.
Она подтолкнула его к двери кабинета.
— Ладно, делай свою работу. Ты бы хотел, чтобы я приготовила ленч?
— Да, — ответил Марин, обрадованный ее готовностью к сотрудничеству.
Тем не менее, закрыв дверь кабинета, он с удивлением осознал, что все еще дрожит. Он не стал тратить время на исследование этого ощущения, поспешно припер дверь стулом, открыл вход в тайную лабораторию и вошел.
Блеск стекла, сверкание инструментов, длинный поблескивающий стол — это сразу бросалось в глаза. А на полу…
Одного взгляда Марину было достаточно. Тело — его тело — было в сознании.
Он подошел к нему и посмотрел на своего пленника. Глаза связанного беспокойно его оглядели — хотя скорее с раздражением, чем со страхом.
— Ты меня слышишь? — спросил Марин.
Мужчина на полу кивнул головой.
— Я хочу, чтобы ты сообщил мне, куда ты перевез свое изобретение из «Лабораторий Траска» после того, как оставил меня там.
С легкой циничной улыбкой тот тряхнул головой, затем попытался вытолкнуть кляп.
Марин наклонился и, не забывая о том, какими крепкими были его собственные зубы, осторожно вытащил тряпку. Затем он встал на колени, приготовясь в случае чего снова заткнуть пленнику рот.
— Как тебе удалось заманить самого себя в ловушку? — спросил он с любопытством.
Траск уныло посмотрел на него.
— Теперь, когда ты подошел ближе, я вижу, что ты не носишь мои очки.
Марин уже почти забыл о том эпизоде, когда избавился от очков. Теперь что-то начало для него проясняться. Он кивнул.
— Это произошло внезапно, — напряженным тоном проговорил Траск. — Я пришел сюда, чтобы захватить некоторое оборудование, и — ни с того, ни с сего — у меня ухудшилось зрение. Я наткнулся на заднюю часть часов, ухватился за них и, должно быть, закоротил какие-то провода. Это вышибло у меня сознание. Идиотский несчастный случай.
Это воспоминание, казалось, его расстроило. Но Марин почти не обратил на это внимания. Несчастный случай! Не этот ли случай вызвал включение механизмов, из-за которых световые линии полезли из циферблата к его кровати?
Если это так, то становилось еще труднее объяснить эти проблемы… в которых по сути дела и так не было никакой определенности.
— Дэвид, разве ты не видишь, что это величайшее открытие? — проговорил Траск приглушенным голосом. — Пользуясь только одним направлением — аспектом зрения — мы с тобой изменили науку психологии!
Марин пожал плечами. Он прохладно воспринял этот аргумент.
— Психология — это не наука, — авторитетно заявил он. — В ней можно только высказывать мнения, и одна группа никогда не примет мнения другой. Мы отказались от использования психологов в вооруженных силах, разве что только в качестве младших техников под началом солдат.
Траск, казалось, его не слышал.
— Сколько времени… — проговорил он напряженным голосом. — Сколько времена на это потребовалось? Чтобы твое зрение восстановилось… я имею в виду?
— Часов пятнадцать, — кратко ответил Марин.
— То же самое и со мной, — триумфально заявил Траск. Он сел несмотря на то, что был связан. — Дэвид, разве ты не понимаешь, что это значит? То, что здесь играет роль отношение человека, его философия! С тех пор как я себя помню, я всегда сторонился мира действий. Я был мыслителем, наблюдавшим… с безопасного расстояния. Ученым, наблюдателем, зрителем. И по причине этой модели поведения мои глаза стали близорукими.
Марин на мгновение заинтересовался тем фактом, что этот человек в столь ужасный период своей жизни способен думать о научных аспектах своего изобретения. Этот ученый сухарь начал казаться ему более человечным. Марин почувствовал, что оттаивает — но лишь отчасти. Он спросил мягким голосом: