На том месте, где нас так удачно застал ваш гонец, будут оставлять мешок с травами раз в неделю, в этот же день».

Рона всхлипнула и обняла мужа. Ррын улыбнулся и бережно сжег листок, размял в пальцах пепел.

– Ты и в этом права. Он жив! Значит, у нас будет нормальный король, да еще и колдун. Ух и достанется тогда вддыхрам! Знаешь, я завтра пойду к мастеру Желтого города и выясню, что цело из планов Синего. Он помнит и восстановит, даже если утрачены чертежи.

– Завтра? – удивилась Рона. – Еще не поздно…

– Не-ет, сейчас мы идем к озерам, праздновать.

– Тебе трудно возражать. Я такая послушная жена! Сама удивляюсь. Бери одеяла и остатки свинины. Там еще две щепоти перца в мешочке.

– Благодать…

* * *

Сэльви проснулась незадолго до рассвета с неприятным ощущением. Поежилась, словно туман осени заполз под великолепный плащ на меховой подпушке и холодными пальцами щупает спину, перебирает позвонки. Прижимает к затылку лед – нет больше покоя, угроза!

Сейчас случится что-то непоправимое. Скоро. И она удачно проснулась немножко заранее, она может изменить злую судьбу. Само собой, если эту самую неприятность найдет и опознает. Девушка осмотрелась, приподняв тяжелую голову. Вчерашняя встреча с хозяином Черных еще гудела в затылке. Ничего, пройдет. Где у нас новая проблема? Вроде бы тихо все и спокойно…

Ночь облачная, теплая. До времени осенних дождей осталось всего ничего, но пока небо хоть и хмурится, нависает тучами, а пестроту праздничной осени не портит сыростью. И можно замечательно отдыхать на свежем воздухе, не заботясь о крыше над головой. Прежде, у тетки, Сэльви всегда ночевала в сараях. И только познакомившись с привычками мужа-следопыта поняла – ей намного лучше теперь – вне душных стен. Лес добр. Зачем от него отгораживаться? Особенно, когда муж рядом. Сэльви тихонько рассмеялась, припомнив, как заползла под его плащ тогда, стараясь удержать и не дать уйти одному из деревеньки. Интересно, что она собиралась ему врать утром? Дурочка деревенская, которая понятия не имела, что вообще значит – быть замужем. До сих пор хочется зажмуриться и счастливо вздыхать. Когда Рир дома – будь это даже самая убогая стоянка в лесу, – у него совсем другие глаза. В них не остается старой боли, и тоски – тоже. И пусть всякие там красавицы с серебряными волосами хоть лопнут от зависти, но именно на нее, Сэльви, эти глаза изливают всю свою теплоту и ласку. И наполняются радостью. Может, она не эльф, и пока у седого не получается с ней полностью сродниться. Зато сама она с ним давно уже срастается. Каждой жилкой, и он отлично это знает – и принимает. Она нужна ему не меньше, чем пламя костра, чтобы греться. Душой оттаивать, в хорошее верить.

Сэльви села, заново укуталась в плащ и огляделась. Одной тревожно и неуютно. Как он там, и достаточно ли хороши эти тощие больные маги, чтобы одолеть Черных? Не обидят ли они бабушку Эль? Зябко именно от беспокойства. Может, в этом все дело? Ночь тиха, а покоя в душе нет. Костры уже прогорели, синеватые огоньки почти не видны на жарких углях. Листья здесь, в северной части Лирро, уже золотые и шуршат тихонечко, словно в лесу эльфов и они знают заклинания и шепчут их. Вот теперь говорят о сладких снах и добром урожае, а чуть раньше – будили ее, тревожили. И смолкли, добившись своего.

Очень спокойно.

Все спят. Впереди у бывших пленников только хорошее – возвращение домой, встречи с родными, любимое дело, которое более не отнимут. Сыты впервые за много дней. Да и устали – тем более понятно. С чего бы взяться беде?

Сэльви уверенно скинула плащ, встала. Тот, кто ей нужен, только притворяется спокойным и счастливым, да и сытость ему на пользу не пошла. Ну же! Время идет, и оно приближает беду. Которую потом не исправить уже никак, даже Риру или замечательной бабушке Эль. И будет очень горько и страшно. Могла спасти – и не углядела. Девушка встала и пошла вдоль рядов спящих у костров, укрывшихся одним одеялом на двоих, а то и троих. Улыбающихся во сне.

Пострадавших сильнее всего и бывших приговоренных к сожжению разместили в стороне, со всем возможным удобством. Здесь у каждого мягкий матрац из соломы или старого льна, одеяло, да и фляги под грелки переделали.

Того, кто стал причиной ее пробуждения, Сэльви заметила сразу. Он лежал на одном из лучших мест, в тепле, между двух горок прогоревших углей. И лицо было спокойное, восковое, неподвижное. Ведьма упала на колени и зло ткнула пальцем в замотанное тряпками плечо. Лицо дернулось и ожило. Глаза эльфа, уходящего в сон забвения, еще помнили жизнь и плакали о ней, невозвратной.

– Куда собрался, не пущу! Мы ведь вас уже того, спасли…

– Ты Сэльви, – вздохнул эльф без упрека, хотя боль сузила зрачки до размера игольного ушка. – Мне говорили, тут всего один человек.

– Зато я упрямее всех эльфов, – угрожающим тоном пообещала девушка. – Ну, что тебе не по душе? Одеяло тонковато, родня дурит, осень не нравится?

– Посмотри на мои руки, – горько усмехнулся эльф. – Я умел играть на скрипке и арфе, я пек пироги и взбивал десерты…Что же мне теперь делать? Всю вечность помнить, что я когда-то все это мог?

Сэльви отбросила одеяло и, увидав его руки, молча покачала головой. «Руки» – это слово, которое никакого отношения не имеет к месиву из костей, рваных сухожилий и кожи в свежих кровоподтёках. Она поняла сразу – били специально так, чтобы тело умирало страшно и медленно. Пальцы обработали особенно усердно. Их почти не осталось, и те, кто пытался собрать кости, соединить и оживить, быстро поняли тщетность своих усилий. Эльф дал ей наглядеться и вздохнул.

– Иди. Все отдыхают. Ты тоже почти спишь, прикрой глаза и не мешай. Лекари так и делают. Я постепенно тоже засну. В другой жизни мне дадут новые руки. Мы меняемся после сна.

– Погоди. Тебя, теперешнего, уже не будет! А тот не станет учиться печь и играть, в мире нет повторений. Я не знаю, почему так уверена в этом, но я говорю правильно. У тебя что, никого тут не осталось? Ни семьи, ни родни…

– У меня была в этой жизни дочь, ей теперь двенадцать, – грустно улыбнулся эльф.

– Веков?

– Лет.

– Слушай, пес с ними, с руками! Тоже мне, неженка самолюбивый! Я тебе не дам спать. А ей как жить? Думаешь, я бы отказалась от настоящей родной мамы из-за рук или там обгорелого лица? Ты вообще представляешь себе, что это такое – оставить дочь сиротой? Навечно! И рядом вернувшийся из сна беспамятный папа с гладкой довольной мордой младенца без памяти.

– У нас сирот не обижают.

– У вас не обижают сирот?! У нас тоже так говорят, – горько рассмеялась Сэльви. – Просто их воспитывают. Меня вот – черенком метлы, чтобы не забывала, кому и чем обязана. Ладно, давай гляну твои руки.

– Поздно. Вчера смотрели наши лекари. Все сгнило, надо резать, – прикрыл глаза эльф. – Не держи меня. Все знают и молчат. Это верное решение.

– Вот пусть сначала от меня избавятся – а потом решают, что верно, а что нет, – прошипела Сэльви. – Лекаря, который отказался пробовать из-за сложности задачи, надо как раз немедленно усыплять. Чтобы впредь не лез и близко к лечению! Не дергайся, знаю, что больно. Раз еще болит – значит, может и выздороветь. Давай я начну с левой, она получше выглядит.