Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда матери проклинают своих детей, то от таких детей отступают ангелы, а черти за ноги тащат к себе.
Некоторые из крестьянских женщин уверяют, что они, когда ходили поклоняться мощам Федосия в Чернигов, то в это время из-за моря привезли десятка два чертей, которых образовывали и подгоняли под нашу веру. Они, говорят эти женищины, сперва не верили, что Федосий есть святой, а потом и поверили, и их после этого крестили. (По всей вероятности, как видно из слов этих женщин, в Чернигове крестились какие-либо иноверцы, которых женщины, по своему мнению, и приняли за чертей).
ПОДСУНУЛИ
ОДНА молодая еще женщина рассказывала, как она сама видела на стороне ребенка, которого подсунули бабе черти вместо ее ребенка. Она в сердцах прокляла своего, вот они ей и подложили.
— Кормлю, — говорит баба, — кормлю его и ничем не накормлю. Груди сосет много и меня всю иссушил, а сам не растет, только голова такая большущая.
Поехала она к одному Чагринскому батюшке, он старенький такой, а все знает и всю судьбу тебе откроет, все узнает тебе сразу. Рассказала свое горе, а он и говорит ей:
— Когда ты поедешь мимо озера, размахнись и брось его туда.
Поехала она, назад, доехала до озера, вспомнила слова батюшки, да жаль стало детище.
"А что, — подумала она, — ежели он мой?" — и опять привезла его с собой.
Опять он сосет у ней, сам все такой же и ее только изводит. Приехала она опять к этому же батюшке, а он ей и говорит:
— Вот ты его пожалела, а он не твой; ты помнишь, ты своего-то прокляла, и они у тебя его взяли, а этот не твой, нечего тебе его жалеть: исполни, о чем я тебе тогда говорил.
Поехала она обратно, подъехала к озеру, размахнулась и бросила его туда. И озеро разделилось на две части.
НА СЕНОКОСЕ
ДЕЛО было в самый сенокос. Косит это, значит, мужичок лесную пожню со своей семьей, а и в семье-то народу только сам, жена да парнишка годов двенадцати. День-от, вишь ты, был жаркий, и так это их распарило, что совсем стало и самим-то работать невмоготу, а парнишке и подавно, оно хоша он и косил не первое уж лето, да известно, какой это заправской косец. Вот он коло середнего уповода[69], в половине по эдак середнево-то уповода, и стал проситься у мамки на реку поесть ягод:
— Устал шибко, дак отдохну, да и вам к пожне[70] ягод принесу.
Мамка-то, вишь, была баба непутевая, кажись, что бы отпустить парнишку, благословя, а она:
— Понеси, — говорит, — тебя леший да и задави! Лень, робить-то, дак охота полависить[71], будь ты от меня проклят!
Да смотри и не приходи — лопать все равно не дам.
Мужик-то был на другом конце пожни — ему и не слышно что баба с шали[72] баяла, а парнишка завернул за кустики. Покосили, значит, до пожни, мужик-то и спрашивает:
— Где, — бает, — у нас Васька-то, что-то не видать его. Пора бы, благословись, и поесть!
— Да гляди туточка в кустах, он даве по ягоды ушел, — отвечает баба. — Кричи его, а я той порой и поесть соберу, может, еще ягод насбирал, дак с хлебцем и поедим.
Мужик начал ухать[73]. Васька не отгаркивался (не откликался).
— Да что, храни Бог, не заблудился ли он уж за грех — не отгаркивается. Беги, — бает, — баба, ты вверх по реке, а я вниз. Ежели недавно ушел, дак далеко-то негде уйти.
Бегали это они вплоть до вечера; ухали, ухали — нигде не отгаркивается, у мужиков спрашивали — никто, бают, не видал. Всю ночь пробегали зря, утром заявили десятскому[74], чтобы собрал деревню. Искали, да что, паря, как матка родная прокляла, где найдешь? Искали, искали очень, целое общество ходило неделю в лес, да в реке шарили, но ничего не могли поделать. Так и сгинул парнишка, нигде не могли найти. Опосля и попов-то звали, на пожне-то молебен служили: думали, отбросит[75], да нет. Как молебен-от служили, бают, как нехорошой-от[76] засвищет, да в ладоши равно и захлопал, нани холодно всем стало, а день был жаркий, ну известно, сенокос.
ОСИНОВОЕ ПОЛЕНО
ЛЕТ двадцать тому назад у нас в селе Кошелеве в одной семье крестьянина одна из снох была сердитая-пресердитая, а тут еще, на грех, ребятишки каждый год родились у ней. Да и доставалось им, бедным: клянет, бывало, на чем свет стоит! Но, знать, Господь терпел до поры до времени. Вот родилась у ней шестая девочка да такая, Бог с ней, крикливая, что хоть беги из дома!
Раз качает Авдотья девочку (Акулькой звали), а та кричит, а та кричит!
— Да будь ты проклята! Чтобы тебя черти взяли! Сказала этак, качнула люльку, а сама вышла из избы. Немного погодя приходит — люлька качается, а девочка смирно лежит, уставилась на нее, молчит.
— Давно бы тебя так, проклятую, угомонило! — сказала она в сердцах.
На другой день девочка была покойна. Удивляется мать, а все-таки рада, что ее Акулька перестала беспокоить.
Прошел год — пора бы ходить, а Акулька лежит, как колода, молчит и не двигает ни руками, ни ногами. Да так-то семнадцать лет пролежала! И чего ни делали: и к знахарям возили, и молебны служили — не помогает.
Плачет Авдотья: видит что ее грех, она прокляла дочь, да уж не воротишь.
Вот как-то раз, зимой, заехал к ним переночевать человек, такой из себя рыжий, видно сразу, что дошлый человек. Вошел это