Действительность жестоко опровергла эту счастливую картину. Современным Александром оказался Мольтке, который, по его собственному признанию, так и не оправился от бурной размолвки с кайзером в первую ночь войны. «Вдохновляющих слов», которые полагалось говорить командирам по телефону, он просто не знал, но даже если бы таковые слова у него и отыскались, они не дошли бы до адресатов из-за плохой связи. Когда немцы вступили на территорию противника, ничто не доставляло им столько хлопот, как связь. Бельгийцы перерезали телеграфные и телефонные провода, мощная радиостанция на Эйфелевой башне создавала такие помехи, что радиосообщения приходилось передавать по три или четыре раза, пока что-то удавалось разобрать. Единственная радиостанция штаба была настолько перегружена, что проходило от восьми до двенадцати часов, прежде чем сообщения отправляли. Это было одно из «препятствий», которого германский генеральный штаб не запланировал, введенный в заблуждение той легкостью, с какой обеспечивалась связь в ходе маневров.

Изощренные «фокусы» сопротивлявшихся бельгийцев и грозные видения русского «парового катка», вламывавшегося в Восточную Пруссию, весьма беспокоили генеральный штаб. Начались трения. Культ субординации, развитый прусскими офицерами, больнее всего ударил по ним самим и их союзникам. Генерала фон Штейна, заместителя начальника штаба, который считался умным, обходительным и трудолюбивым, австрийский офицер связи при главном штабе охарактеризовал как бестактного и спесивого грубияна, а его высокомерно-безапелляционную манеру разговаривать назвал «тоном берлинского гвардейца». Полковник Бауэр из оперативного отдела ненавидел своего начальника, полковника Таппена, за «язвительность» и «зазнайство» перед подчиненными. Офицеры жаловались, что Мольтке запретил подавать в столовой шампанское, а порции за столом кайзера были такими крошечными, что после обеда приходилось наедаться бутербродами.

С началом французского наступления в Лотарингии Мольтке стал сомневаться — следовало ли полностью полагаться на правое крыло, как советовал Шлиффен? Он и его штаб полагали, что французы перебросят свои главные силы на левый фланг и окажут сопротивление правому крылу немцев. Так же упорно, как Ланрезак посылал разведчиков, стремясь обнаружить англичан, германский генеральный штаб искал свидетельства массированного перемещения французских войск к западу от Мааса и до 17 августа ничего не обнаружил. Извечная проблема войны, состоявшая в том, что противник отказывается вести себя так, как ему следовало бы в его же лучших интересах, не давала немцам покоя. Из наступления в Лотарингии и отсутствия действий на западе немцы сделали вывод, что французы концентрируют главные силы для наступления через Лотарингию между Мецем и Вогезами, и задались вопросом, не следует ли им перестроить свою стратегию. Если там — направление главного наступления французов, то не могли бы немцы, перебросив силы на свой левый фланг, провести решающее сражение в Лотарингии до того, как правый фланг добьется успеха обходным маневром? Может, им удастся устроить новые Канны, совершив двойной охват, который, признаться, был у Шлиффена на уме? Обсуждением этой заманчивой перспективы и даже предварительным переносом центра тяжести на левый фланг и занимался генеральный штаб с 14 по 17 августа. 17-го немцы решили, что французы все-таки не проводят концентрации сил в Лотарингии, и вернулись к первоначальному плану Шлиффена.

Но если истинность доктрины поставлена под сомнение хоть раз, то ей нет истинной веры. С этого момента генеральный штаб не забывал о возможностях на левом фланге. Мысленно Мольтке был за альтернативную стратегию, зависящую от того, что сделает противник. Поразительная простота плана Шлиффена, заключавшаяся в сосредоточении главных усилий на одном фланге, и непоколебимая верность плану независимо от действий врага были нарушены. План, который на бумаге казался столь безукоризненным, дал трещину под давлением неопределенностей и, прежде всего, эмоций войны. Лишив себя удобств заранее сформулированной стратегии, Мольтке начал мучиться от нерешительности, когда следовало оперативно принять решение. А 16 августа принц Рупрехт срочно потребовал такого решения.

Он требовал разрешения контратаковать. Его штаб находился в Сент-Авольде, заштатном городишке, утонувшем во впадине на краю грязного угольного района Саара. Тут не было ни единого достойного места для ставки принца, ни единого замка или хотя бы гранд-отеля. На запад перед кронпринцем под голубым небом расстилалась удобная, слегка холмистая местность, не имевшая каких-либо значительных препятствий до самого Мозеля, а на горизонте сверкал приз — Нанси, жемчужина Лотарингии.

Рупрехт утверждал, что поставленная перед ним задача — удержать на своем участке фронта как можно больше французских войск — будет выполнена наилучшим образом, если он атакует, вопреки принятой стратегии «мешка». В течение трех дней, с 16 по 18 августа, между штабом Рупрехта и генеральным штабом шло обсуждение этого вопроса; к счастью, вся телефонная линия проходила по германской территории. Было ли французское наступление основным? Они не предпринимали ничего «серьезного» ни в Эльзасе, ни к западу от Мааса. Что бы это значило? Предположим, что французы откажутся двигаться дальше и не полезут в «мешок»? Если Рупрехт продолжит отступление, не образуется ли разрыв между ним и 5-й армией, его соседом справа, и не ударят ли французы туда? Не принесет ли это поражения правому флангу? Рупрехт и его начальник штаба генерал Крафт фон Дельмензинген согласились, что так может случиться. Они докладывали, что их войска с нетерпением ждут приказа о наступлении, что их трудно сдерживать и поэтому позорно навязывать отступление солдатам, «рвущимся вперед». Более того, неразумно сдавать территорию Лотарингии в самом начале войны, пусть даже временно, если к этому не принуждает противник.

Соблазненный, но все еще опасающийся главный штаб никак не мог принять решения. В штаб в Сент-Авольде был послан майор Цольнер, с задачей обсудить вопрос лично. Он сообщил, что главный штаб рассматривает изменения в запланированном отступлении, но не может целиком отказаться от маневра, имеющего целью заманить французов в «мешок». В целом его приезд ничего не дал. Едва Цольнер успел уехать, как воздушная разведка донесла, что французы в одном месте отходят назад к Гран-Куронне. Это было «незамедлительно истолковано» штабом 6-й армии как доказательство того, что противник вообще не собирается двигаться вперед, «в мешок», и поэтому лучшее, что можно сделать, — атаковать как можно скорее.

Нужно было решать. Последовали новые телефонные переговоры между Рупрехтом и фон Крафтом на одном конце линии и фон Штейном и Таппеном на другом. Из главного штаба прибыл новый офицер, майор Доммес, — это было 17 августа — с сообщением, что контрнаступление желательно. Главный штаб уверен, что французы перебрасывают войска на свой западный фланги не «привязаны» к Лотарингии. Майор Доммес сообщил также об успешном применении осадных орудий под Льежем, вследствие чего линии французских фортов теперь можно не особенно опасаться. Англичане, по мнению главного штаба, еще не высадились на континенте, и если здесь, в Лотарингии, произойдет быстрое и решительное сражение, они могут не высадиться вообще. Но конечно, заявил майор Доммес, согласно указаниям Мольтке он обязан предупредить обо всех трудностях контрнаступления. Главная из них — фронтальная атака, анафема германской военной доктрины, поскольку маневр охвата в условиях холмистой местности и наличия французских фортов невозможен.