В первые четыре дня наступления Дюбая и Кастельно немцы в соответствии с планом медленно отступали, ведя с французами арьергардные бои. Французы в своих голубых шинелях и красных штанах двигались по прямым дорогам, обсаженным деревьями. На каждом подъеме они могли видеть далеко вокруг шахматные доски полей: зеленые от клевера, золотые от созревавшей пшеницы, бурые от вспаханной земли или размеченные ровными рядами стогов. Над землей, которая когда-то была французской, громко хлопали выстрелы 75-миллиметровых орудий. В первых боях с немцами, оказывавшими не очень активное сопротивление, французы одерживали победы, хотя порой германская тяжелая артиллерия оставляла в их рядах ужасающие бреши. 15 августа генерал Дюбай видел, как мимо него в тыл ехали телеги с ранеными, бледными и искалеченными; кому-то взрывом оторвало ногу, кому-то — руку. Перед его глазами предстало поле, где вчера шел бой, а сегодня на нем тут и там валялись мертвые тела. 17 августа XX корпус армии Кастельно, которым командовал генерал Фош, занял Шато-Сален и вышел к Моранжу. 18 августа армия Дюбая взяла Саарбург. Все ликовали; судя по происходящему, расчет на offensive a outrance триумфально оправдывался; войска уже видели себя на Рейне. И в этот момент «План-17» начал рушиться, и в действительности он продолжал рушиться еще много дней.

На бельгийском фронте генерал Ланрезак засыпал главный штаб требованиями разрешить ему развернуться на север, навстречу приближавшемуся германскому правому флангу, а не на северо-восток, для предполагаемого наступления против немецкого центра через Арденны. Он видел, как германские войска обходят его, двигаясь на запад от Мааса, и об истинных силах противника он мог только догадываться. Ланрезак настаивал, чтобы ему разрешили перебросить часть армии на левый берег Мааса, в угол, который эта река образовывала с Самброй, где можно было бы блокировать дальнейшее продвижение противника. Здесь он мог удерживать позицию вдоль Самбры, берущей начало в Северной Франции и текущей на северо-восток через Бельгию, огибая угольный район Боринаж и сливаясь с Маасом у Намюра. Вдоль берегов поднимались терриконы пустой породы; баржи с углем выходили в реку у Шарлеруа, города, величественное название которого для французов после 1914 года звучало так же печально, как и Седан.

Ланрезак бомбардировал главный штаб рапортами, приводя данные, полученные его собственной разведкой, о германских частях, которые осуществляли массовое маневрирование и выходили по обе стороны Льежа сотнями тысяч, вероятно, около 700 000, «может быть, даже два миллиона». Главный штаб упорно считал эти цифры ошибочными. Ланрезак утверждал, что крупные германские силы выйдут на его фланг через Намюр, Динан и Живе, как раз когда 5-я армия вступит в Арденны. Когда начальник штаба Ланрезака Эли д’Уассель, чье обычно меланхоличное настроение с каждым днем становилось все мрачнее, прибыл в главный штаб, чтобы лично доложить о происходящем, принявший его офицер воскликнул: «Что, опять?! Ваш Ланрезак все еще беспокоится, что его обходят слева? Этого не случится, а если и случится, тем лучше». Таков был основной тезис в главном штабе.

И все же, пусть главный штаб не желал отвлекаться от главного наступления, намеченного на 15 августа, он не мог игнорировать возможность обходного маневра со стороны германского правого фланга. 12 августа Жоффр разрешил Ланрезаку перевести его левый корпус в Динан. «Давно пора», — заметил ядовито Ланрезак, но этот маневр уже ничего не давал. Ланрезак настаивал, чтобы всю его армию перевели на запад. Жоффр отказал, требуя от 5-й армии оставаться в прежнем положении и выполнить назначенную ей роль в Арденнах. Всегда ревниво оберегавший свой авторитет, он заявил Ланрезаку: «Ответственность за срыв охватывающего маневра лежит не на вас». Раздраженный слепотой других, как все люди, обладающие быстрым умом, и привыкший, как знаток стратегии, к уважению, Ланрезак продолжал докучать главному штабу. Жоффру надоела постоянная критика и настойчивость Ланрезака. Он считал, что святой долг генералов — быть львами в бою, но покорными псами распоряжениям свыше, а этому идеалу Ланрезак, с его самомнением и обостренным чувством опасности, никак не соответствовал. «Мое беспокойство, — позже писал он, — росло с каждым часом». 14 августа, в последний день перед наступлением, он лично отправился в Витри.

Ланрезак нашел Жоффра в кабинете в присутствии генералов Белена и Вертело, начальника и помощника начальника штаба. Белен, когда-то известный своей живостью, выглядел явно утомленным. Вертело, решительный и остроумный, как и его английский коллега Генри Уилсон, был неисправимым оптимистом, неспособным по природе своей предвидеть беду. Он весил 230 фунтов и, капитулировав перед августовской жарой, сменил военный мундир на простую рубашку и шлепанцы. Ланрезак, чье креольское лицо еще более потемнело от беспокойства, настаивал, что немцы появятся на его левом фланге как раз тогда, когда он глубоко втянется в Арденны, где трудные условия местности сделают быстрый успех сомнительным, а поворот назад — невозможным.

Своим, как называл его Пуанкаре, «сладким, как крем», голосом Жоффр изрек, обращаясь к Ланрезаку, что его страхи «преждевременны», и добавил: «У нас сложилось впечатление, что у немцев там ничего не готово», подразумевая под «там» запад от Мааса. Белен и Вертело также повторили, что «там ничего не готово», и попытались одновременно успокоить и ободрить Ланрезака. Ему внушали, чтобы он забыл об обходе и думал только о наступлении. Ланрезак покинул главный штаб, по его словам, «со смертью в душе».

Вернувшись в штаб 5-й армии, находившийся в Ретеле у подножия Арденн, он нашел на своем столе донесение от начальника разведки главного штаба. Эта бумага только усилила в нем чувство обреченности. Донесение оценивало силы противника за Маасом в восемь армейских корпусов и четыре или шесть кавалерийских дивизий, что было явной недооценкой. Ланрезак немедленно послал адъютанта с письмом к Жоффру, обращая внимание командующего на донесение, «исходящее из Вашего собственного штаба», и настаивая, что перемещение 5-й армии в район между Самброй и Маасом следует «изучить и готовить с данной минуты».

Тем временем в Витри явился еще один встревоженный проситель, попытавшийся убедить главный штаб в опасности, которая нависла над левым флангом. Когда Жоффр отказался включить Галлиени в состав штаба и Мессими дал тому должность в военном министерстве, к генералу стали стекаться все донесения разведки. И хотя среди них не было разведсводок главного штаба, так как Жоффр систематически отказывался пересылать их правительству, Галлиени имел достаточно информации, чтобы определить численность огромного потока войск, которому предстояло обрушиться на Францию. Это было то самое «великое наводнение», которое предсказывал Жорес, предвидя использование резервов на передовой линии. Галлиени предложил Мессими поехать в Витри и заставить Жоффра изменить планы, но Мессими, почти на двадцать лет моложе Жоффра и откровенно того побаивавшийся, сказал, чтобы Галлиени ехал сам, — мол, именно ему Жоффр многим обязан в своей карьере и поэтому прислушается к его словам. Это было явной недооценкой Жоффра, который всегда слушал лишь того, кого хотел. Приехавшему в штаб Галлиени Жоффр уделил всего несколько минут и отослал к Белену и Вертело, которые повторили то же самое, что говорили Ланрезаку. Главный штаб упорно «закрывал глаза на явные факты» и отказывался считать германское продвижение западнее Мааса серьезной угрозой. Галлиени, вернувшись из главного штаба, так и доложил Мессими.