Она хороша была, эта азиаточка, что говорить! Одно лишь портило все, мешало мне, — густой, тяжелый запах рыбьего жира.

Я еще не привык к нему тогда, не вошел во вкус. Он поднимался, вызывая во мне спазмы, — душил меня! И понадобилось время, пока я освоился и собрался с силами.

Побудило меня к действию, — должен заметить, — какое-то особое, сложное чувство. Определить его не так-то легко… Чувство ответственности, что ли? Ничего не поделаешь, думал я, склоняясь над ней, надо! Запах, конечно, мерзкий… Но куда ж деваться? Все-таки это женщина! И если я не смогу, я потом всю жизнь себе этого не прощу. Да и судьба тоже мне не простит… Ведь не даром же существует старая заповедь: чего хочет женщина — того хочет Бог!

И вот, только я собрался с силами, — снаружи, со двора, донесся скрип полозьев, собачий визг, топот шагов.

Это вернулся хозяин.

Войдя в комнату, он искоса глянул на нас и быстро, коротко сказал что-то по-якутски. Жена ответила ему, так же коротко и весьма безмятежно. И лениво потащила на себя какую-то шкуру — зарылась в меха…

Он же медленно прошел к столу. Уселся грузно. И вытащил из-за пояса длинный, широкий, синевато поблескивающий нож.

А я, смятенно, — не сводя с него глаз, — вскочил и начал одеваться.

Жена его не проявила ни малейшего беспокойства, но я-то переполошился не на шутку. Еще бы! Я ведь всегда, в подобных случаях, представлял на месте мужа — себя самого… И теперь, естественно, ожидал скандала, может быть, поножовщины.

К кулачному бою северяне мало пригодны, но когда имеется нож — они страшны! С этим оружием они не расстаются ни на миг, привыкают к нему с младенчества и владеют им в совершенстве. Оно посерьезнее всякого кольта! Якуты и чукчи умеют бросать ножи из любого положения и даже — в темноте; определяя расстояние по звуку и безошибочно поражая цель.

Да и кроме того — как, вообще-то, сражаться с обиженным мужем?! Неловко все-таки. Нехорошо. У него же ведь — все права. А у меня…

А у меня был сейчас единственный выход из положения — немедленно и без шума бежать! И так я и попытался было сделать. Но едва лишь я набросил на плечи полушубок и шагнул к дверям, — он сказал:

— Ей, куда ж ты? Постой… Так, паря, худо получается.

— Знаю, знаю, — пробормотал я, стоя к нему вполоборота. — Худо… Но что ж теперь делать?

— Иди сюда, садись. — Он подвинулся, опрастывая место на лавке. — Потолкуем.

— О чем?

— Обо всем… Ты, может, есть хочешь?

Эти его слова меня поразили и сразу обезоружили. И, поколебавшись какое-то мгновение, я робко приблизился к столу.

Хозяин сидел спокойно. На столе перед ним лежал большой кусок вяленого мяса. И он не спеша отрезал тоненькие ломтики и шумно жевал. И смотрел на меня не мигая. И поигрывал длинным своим, тяжелым ножом.

Как и все якуты (это — раса монголоидов), был он коренаст и смуглолиц, с редкими кустиками усов, тяжелыми скулами и резкими коричневыми морщинами. Возраст его определить было трудно. А понять, о чем он думает, — еще трудней! Маленькие глазки его были упрятаны глубоко и поблескивали остро и холодно. И хотя я сообразил уже, что скандала, видимо, не будет, — я все время держался настороженно, инстинктивно ожидая какого-нибудь подвоха…

— Ешь! — сказал он, придвигая мне мясо. — Хочешь? Доставай-ка нож…

Ага! — подумал я, тотчас же, начинается… И ответил, как можно небрежней:

— Нож я, конечно, могу достать. Он у меня всегда с собой… Но — не хочу.

— Что ж так? Мясо хорошее, медвежатина!

— Нет аппетита.

— Но, может, — нерпичьего сала? рыбьего жирку? Ты говори…

— Спасибо, — сказал я, — не беспокойся.

— Ты, что ли, больной?

— Да нет, просто — спешу. Не до еды. — Я пожал плечами. — Какая уж тут еда! Идти надо…

— Идти сейчас плохо, — отозвался он, — ветер поднимается, слышишь?

Некоторое время мы сидели так и беседу вели вполне светскую: о погоде, о здоровье, о всяких пустяках.

Достав трубочку и задымив, он поинтересовался тем, что я здесь делаю и откуда я родом. Я пояснил, что — заехал сюда случайно, а дом мой — в Москве. Он помолчал, катая трубку в зубах. И потом, приблизив ко мне скуластое, темное свое лицо, спросил:

— А бабу — имеешь?

— Нет. Холостой.

— Ай-яй, жалко. — Он поцокал языком. — Худо получается.

— Ничего, — успокоил я его, — всему свое время! Пока что спешить мне незачем.

— Вот то и жалко, что — незачем. Был бы ты здешний, имел бы бабу, — я бы к ней ходил…

— Что-о-о? — протянул я изумленно. — Как?

— Однако ты, паря, глупый. — Он укоризненно качнул головой. — Ну, ходил бы к ней так же, как и ты вот — к моей… Ты же спал с ней! Может, теперь сына мне дашь.

— Да какой там сын, — отмахнулся я. — У нас с ней ничего и не было, не получилось. Я не смог — клянусь! Ничего не смог.

— Не можешь? — Он отшатнулся и захохотал. Высоко подбросил нож — и, не глядя, поймал его за рукоять. И с силой вонзил в доску стола. — А я могу! О-го-го! Я много еще могу! Вот оставайся здесь, женись, — сам потом убедишься.

Я вскоре ушел. И заночевал в другом месте. Человек этот показался мне тогда очень уж диким и странным. Я так и не мог разобраться — где он шутит, где говорит всерьез? И лишь теперь, после разговора с Алешей, кое-что, наконец, прояснилось, стало мне понятным…

— Ну а насчет мужской ревности, — сказал в заключение Алеша, — ты не думай, что ее вовсе нет. Я читал в одной книжке: это чувство свойственно абсолютно всем — и людям, и животным. Только проявляется оно по-разному.

— И тут, значит, тоже?..

— Конечно. Но обычно — в ранней поре, до женитьбы. Когда ухаживают, сватаются… Когда еще ищут невест… Вот тогда ревнуют всерьез, свирепо. Соперников не терпят! И убирают их с дороги безжалостно.

— Убивают, что ли?

— Случается и так. Но вообще-то вариантов много… Иногда поступают подло: портят соперникам красоту, понимаешь?

— Н-не совсем, — сказал я, поеживаясь.

— Будешь в Казачьем, — мигнул он, — разыщи там двух дружков, Попова и Долганова. Мужички это знаменитые, о них сказки рассказывают. Они тебе все разъяснят!

«Разыщи двух дружков, Попова и Долганова, — посоветовал мне Алеша, — мужички это знаменитые, о них сказки рассказывают». Что ж, я так и сделал, при первой же оказии. Разыскал их, увидел…

Якуты — одно из первых северных племен, принявших крещение. Идею Бога принесли сюда русские конкистадоры — казаки. И хотя идея эта дошла до туземцев как-то плохо (вероятно, потому, что в Небо на Севере никогда не верили и ждали от него всегда только — беду!), русский язык все же привился здесь, и русские имена — тоже… Иван Попов и Аким Долганов были якутами. Хотя и не совсем чистокровными: где-то в минувших поколениях к монгольской их дикой крови примешалась не менее дикая — казачья. Сочетание получилось своеобразное. И это наложило сильный отпечаток на их характеры, на весь их облик.