29 мая 1795

Герцог Орлеанский отправился на гильотину спустя, несколько недель после королевы, в ноябре девяносто третьего.

Незадолго до этого его старший сын, герцог Шартрский, вместе с генералом Дюмурье переметнулся из революционной армии к роялистам. Герцог Орлеанский тогда публично отрекся от сына, но позже обнаружили их переписку, из которой явствовало, что отречение было фальшивым. Его обвинили в пособничестве герцогу Шартрскому и Дюмурье и объявили врагом Революции.

После его ареста я снова начала играть в Пале за деньги, а по вечерам возвращалась к себе в чердачную комнатку. Прошло несколько месяцев, прежде чем я решилась навестить герцога в тюрьме. Не потому, что желала его видеть, а потому, что знала: скоро его казнят. А мне необходимо было получить кое-какие ответы, пока он жив.

— Надо же, воробушек прилетел меня проведать, — улыбнулся герцог, когда я вошла. — Отчего ты до сих пор в Париже? Улетай. Со мной все кончено. Ты теперь свободна.

— Выходит, вы рассчитывали сесть на трон, — сказала я.

Он поднял бровь.

— Выходит, ты не так глупа, как я думал.

— В Ассамблее вы вместе со всеми голосовали за казнь короля. Потому что надеялись занять его место.

— У меня не было выбора. Я кузен Людовика и всегда оставался под подозрением. Мне нужно было доказать свою верность делу Революции. Голосовать против казни означало бы голосовать за собственную смерть.

— Хотите сказать, что вы не желали власти? Я вам не верю.

— Конечно, желал. Я мечтал управлять Францией мудро и успешно. Мечтал освободить Луи-Шарля и после смерти его отца править в качестве регента. Теперь этому не суждено случиться. Франция покончила с королями. Но не с тиранами.

— Вы подкупили толпу, чтобы она штурмовала Версаль. И сентябрьские зверства — тоже ваших рук дело! — сказала я. Между нами была решетка, и это придало мне храбрости.

— Неужели? Видимо, у меня гораздо больше власти и денег, чем мне казалось.

— Не принимайте меня за дурочку. А Луи-Шарль — он ведь был препятствием на пути к вашей цели, так?

— Скорее ступенькой на пути к желаемому. Как и для тебя.

Эти слова ранили меня, но лишь на секунду.

— Теперь он сирота, — сказала я. — Несчастный, покинутый всеми. И вы голосовали за то, чтобы его заточили в башню. Чтобы его истязал этот негодяй Симон. Не отпирайтесь, я знаю, вы этого хотели. А я шпионила для вас. Доносила. Вы не человек, вы дьявол.

Черные глаза герцога блеснули злостью.

— Скажи мне, воробушек, кто позволил единственному сыну погибнуть на кресте, кто молча смотрел, как разбойники издеваются над ним? Дьявол? Нет. Хочешь называть меня дьяволом — называй. По мне, это комплимент.

По полу пробежал паук. Герцог поднял его, посадил на зарешеченное окно и проследил, как он удирает на волю.

— Почему его не отпустят? — спросила я. — Ведь он всего лишь дитя.

— Он не просто дитя, ты отлично это понимаешь. Робеспьер никогда его не освободит. Луи-Шарль умрет в этой башне, — ответил герцог.

— Но есть же и другие, помимо Робеспьера! Великие, влиятельные люди. Дантон, Демулен… Почему они не помогут ему?

— Они пальцем ради него не пошевелят. Как и ради меня. Для них в этом нет выгоды. Ты, стало быть, ничему у меня не научилась? Великие люди редко бывают добры.

Однако я не слушала его и с упорством одержимой стояла на своем.

— Наверняка есть кто-то, кто, подобно вам, умеет плести интриги, но кто желал бы видеть Луи-Шарля на свободе? — Я надеялась, что, если такие люди и впрямь существуют, он мне их назовет.

Но герцог промолчал. Он стянул с пальцев перстни и, просунув руку сквозь решетку, высыпал их в мою ладонь.

— Добавь к этому все, что ты у меня украла. Ты же не думаешь, что я не замечал? Этого тебе хватит, чтобы выбраться из Парижа.

Затем он пошел за маленький деревянный столик в дальнем углу камеры, нацарапал записку, запечатал ее и протянул мне.

— Что это? — спросила я.

— Рекомендация. Когда-то мы с тобой говорили о парижских театрах, но теперь тебе нельзя здесь оставаться. Отправляйся в Лондон. На Друри-Лейн. Человек, которому адресовано письмо, — мой друг, он тебе поможет.

— Ни за что! У меня есть деньги от королевы! Двадцать луидоров! И теперь еще ваши перстни. Я его освобожу. Раз другие не хотят ему помочь, справлюсь одна!

Он посмотрел на меня таким взглядом, какого я раньше за ним не замечала. В этом взгляде была невообразимая печаль.

— Забудь о мальчишке, воробушек, — произнес он. — Ты ничего не сможешь для него сделать. Тебе придется пойти войной против целого мира, чтобы его освободить. А мир всегда побеждает.

Спустя пару минут за ним пришли. Он отправился на гильотину в открытой повозке, беззащитный перед кровожадной толпой. Он был великолепен, до самого конца. Он не поддался им. Не дрогнул. Ни слезинки, ни крика.

А я плакала.

Так собака воет по хозяину, который ее избивал.

30 мая 1795

Я пыталась сбежать. Всего однажды, в июне девяносто четвертого, спустя несколько месяцев после казни герцога.

Меня тогда одолевало отчаянье, потому что мой план провалился. Много недель кряду я готовилась вызволить Луи-Шарля из Тампля. Нашла полунищего гробовщика, который обещал сделать, как я просила, — доставить тело мертвого мальчика, свежее, не смердящее, к дому тюремной прачки. С этой прачкой и ее дочерью я договорилась, что они уложат тело на дно большой корзины, накроют чистыми простынями и пронесут в тюрьму, а там спрячут в бельевом шкафу. Стражник Луи-Шарля должен был затем перенести тело в камеру и подменить живого мальчика мертвым, а самого Луи-Шарля отвести в прачечную и спрятать в той же корзине, под грязным бельем. На следующее утро прачка с дочерью поставили бы корзину на телегу и увезли домой. Их никто не стал бы обыскивать, поскольку их давно знают в Тампле и ни в чем не заподозрят. Я собиралась встретить Луи-Шарля у них дома, переодеть его и перекрасить ему волосы в черный цвет, а затем, дождавшись ночи, сбежать с ним из города. Ворота на ночь закрывают, но я знаю лазейку в стене.

Это был дерзкий и опасный план, но я верила, что он сработает. Гробовщик обошелся мне всего в два луидора. Прачка с дочерью захотели шесть. Оставалось уговорить ночного стражника — я понимала, что это самое сложное. Подстерегла его, когда он направлялся домой, и предложила все, что у меня было, — двенадцать луидоров и перстни. Припасла лишь кое-какую мелочь, чтобы выбраться с Луи-Шарлем из Парижа.

Стражник без улыбки выслушал мое предложение до конца, но, когда я протянула ему оплату, рассмеялся мне в лицо.

— Ты что же, парень, думаешь, ты один такой умный? — спросил он. — Да недели не проходит, чтобы меня не пытались впутать в очередной бредовый заговор, и денег сулят куда больше! Но за мной следят. Уверяю тебя, кто-то уже мчит к Фукье-Тенвилю доносить, что мы разговаривали. Завтра меня допросят, и я отвечу, что ты мой знакомый, что ты бедствуешь и спрашивал, нет ли для тебя работы.