Беда в том, что все кошки были дикие. Я, Малгося, Витек и пан Тадеуш, а также ветеринар пустили в ход всякие хитрости и приманки. Ветеринар даже привез клетку, и вскоре мы переловили почти всех животных.

Одна пятнистая кошечка по осени чрезвычайно растолстела, чем нас всех перепугала. Толстая — значит, с котятами, это же караул!

Киска дала себя поймать без малейшего труда, после чего ветеринар изрек:

— Слава богу, пронесло. Это просто толстая баба. Она элементарно жирная.

— Толстая Берта! — нарекла ее Малгося.

Вот так кошка стала Толстой Бертой. И теперь она постоянно спит на моей кровати. Главарь всей этой шайки Черный Пантер был всесильный властелин и тиран. Во время кормежки он всегда утробно то ли выл, то ли утробно рычал. Своих подданных он разгонял одним мановением лапы. Со временем нрав его смягчился, он даже разрешал себя погладить. Что поделаешь — старость не радость… С самого начала было ясно, что он стар, и поэтому мы не стали стерилизовать Флорека, кто-то ведь должен стать наследником трона.

В прошлом году Черный Пантер пропал, полагаю, что он уже в кошачьем раю. Не знаю, как бывает у кошек, но сменила Черного Пантера Толстая Берта, а не Флорек. Это она приняла бразды правления в кошачьей банде. Ну что ж, и у людей так бывает…

Существует много совершенно чужих людей, для которых Алиция — близкий человек. Они спрашивают меня про нее, про ее сад, а некоторые даже едут в Биркерод, чтобы лично с ней познакомиться и все увидеть собственными глазами.

Не знаю, как так получилось, потому что все сваливают друг на друга, но общими силами у Алиции навели порядок и в доме и в саду — «жалко выбросить». Вали валом, потом разберем… На ее месте я бы показала этим чистюлям и педантам. Я вовсе не утверждаю, что вся макулатура, которой был завален дом Алиции, была нужной и ценной, наверняка многое можно было попросту выбросить, но решать это должен владелец макулатуры. А вдруг это память о чем-то или о ком-то? Может быть, что-то предполагалось еще использовать? Это очень болезненная тема, и к ней надо относиться осторожно.

Ну ладно бумаги. А растения-то за что пострадали? Все верно, в гостиной Алиции невозможно было помыть окна, потому что доступ к ним преграждала баррикада из комнатных цветов, форменные джунгли, но именно они создавали неповторимую атмосферу в ее доме.

От всех джунглей — а я специально подсчитала! — остались шесть чахлых веточек, кое-как произрастающих в горшках и цветочных ящиках. Вандализм сожрал обстановку дома и перекинулся в сад. Откуда-то в саду появилась помесь комбайна с асфальтовым катком, который дочиста выскреб плодородный слой. Исчезли шикарные живописные кусты, погибли аканты с листьями, похожими на медвежьи лапы, цветущие юкки, папоротники, ирисы, тысячи тюльпанов… Всё, что так любила Алиция…

Мы копались с Витеком у нее в саду в надежде отыскать уцелевшие побеги декоративного имбиря, но не нашли даже луковички тюльпана. Ведь они были везде! Ну кто, кто всё уничтожил? Сорокалетний труд Алиции пошел псу под хвост за две недели. Одно утешение — всякая трава-мурава быстро растет.

АЛИЦИЯ

Когда я писала о святотатстве в саду Алиции, она еще была жива.

Умерла Алиция шестого мая 2006 года. Она была для меня настолько нужным человеком, что я не в состоянии поверить в ее смерть. Неправда, она не умерла. Наверное, просто уехала на лечение в Швейцарию и на некоторое время стала недоступной для меня, потому что в такую гористую местность я уж точно не поеду.

Мне не удавалось с ней по-настоящему связаться вот уже два года, мы даже разговаривали через посредников. Вот и сейчас она сидит себе в этой Швейцарии, поэтому разница невелика. Для меня она жива. И точка.

И будет жить до Судного дня.

Вы думаете, она была ангелом? Вовсе нет. У нее имелась куча недостатков, она бывала несносной, капризной, упрямой… О ее достоинствах я пока умолчу, но при всем при том она — ЧЕЛОВЕК! В самом высоком смысле.

Для меня она сделала больше, чем кто-либо другой. Даже представить себе не могу, как выглядели бы мои жизнь и здоровье, если бы она не вытащила меня из Польши в момент глубочайшего отчаяния и нищеты. Несомненно, когда-нибудь я бы выкарабкалась и сама, но вот когда, какой ценой и с каким результатом? Да и удалось бы мне это, если честно?..

А ведь тогда, сама только-только приехавшая в Данию, еще без квартиры и без денег, она устроила мне приглашение, прекрасно зная, что у меня ничего нет и ничем отблагодарить ее я не смогу. Мы вместе жили в прачечной семьи фон Розен, и я существовала на ее деньги, а она делилась со мной тем, чего ей самой не хватало.

Естественно, что стоило мне получить работу, как я, само собой разумеется, стала по возможности возвращать ей свои долги. Думаю, что вернула ей далеко не всё, не считала же она каждую тарелку супа, которую я съела? Конечно, я изо всех сил старалась ее не обременять, но даже эти старания были возможны исключительно благодаря ее благородной душе. До сего дня считаю, что она действительно спасла мне жизнь.

Мы ругались с ней миллион раз. Из-за политики, из-за чужих людей, из-за знакомых… черт знает из-за чего… Из-за всякой ерунды… Но никогда в жизни мы не ссорились из-за домашнего хозяйства, невымытых тарелок, чужих вещей, бардака в квартире.

Она была своенравной, всегда настаивала на своем. Ненавидела принуждение и ограничения. Она сбежала из вурдалачьей и нечеловеческой страны не затем, чтобы как сыр в масле кататься, а чтобы почувствовать себя человеком. Свободным… Счастливым… Имеющим право всё решать за себя. Полностью самостоятельным. Вранье и увертки она ненавидела. Ненавидела зависимость от людей или вещей.

Она умело владела своими чувствами, это у меня она время от времени научилась устраивать скандалы, с изумлением убеждаясь в их эффективности. Никогда и никому она не показывала собственное дурное настроение, нервное состояние души, пусть даже перед ней была лестница на эшафот. Ни разу она прилюдно не пролила ни одной слезинки. Вершина стресса и максимальная ярость проявлялись у нее разве что в чуть большей раздражительности. И больше ни в чем!

В ней было что-то, что для очень многих людей было убежищем, духовным или материальным. Она всегда была готова прийти на помощь, это было у нее как рефлекс. Ее первым откликом, иногда даже неразумным, было помочь в чем угодно: послать денег, обеспечить стол и кров, пригласить к себе. Как минимум в половине случаев ей платили злом за добро. Но до конца жизни она была неисправима в этих вопросах.

При всей своей терпимости некоторые черты в людях она не переваривала, а иногда и попросту не понимала. Не выносила склонности к истерике, даже простой несдержанности и нервозности. Излишнего проявления чувств, пусть и обоснованного. Ее взгляды на эмоциональные проявления проистекали из того, что для нее не существовало разницы в отношении к близким и чужим людям. Для нее существовала СПРАВЕДЛИВОСТЬ.