музыку как выражающую определенный национальный характер и аутентичность. Появилась формулировка «новая русская волна» — обычно ей обозначают русскоязычные постпанк-группы, так или иначе отражающие в песнях современную Россию и делающие акцент на визуальности. Взяв за основу образы прошлого (1980–1990-х), эти музыканты обращают его в будущее. Английский журналист Ричард Фостер назвал все это «новой странной Россией»[576] (New Weird Russia — по аналогии с New Weird America, термин, которым обозначали новый американский авант-фолк в начале — середине 2000-х). Эта «странность» c 2017 года начала интересовать иностранных букинг-агентов и организаторов европейских шоукейсов.

В результате инфраструктура для продвижения российских музыкантов появилась не только внутри России, но и между Россией и Европой — вместе с возможностью «тестировать», как «русскость» теперь воспринимается за пределами страны. Одни из главных исследователей этой возможности — местные предприниматели, создающие образ русской музыки за границей.

4. Хонтология без государства: как работает российский музыкальный экспорт

«Море звуков» — первое экспортное агентство, ориентированное на российскую и постсоветскую музыку, — появилось в 2005 году и сейчас базируется в Берлине. Несмотря на рост количества клиентов, им и сейчас управляет один человек — Наташа Подобед; в настоящий момент из российских артистов она занимается Shortparis, Lucidvox и Oligarkh.

Еще одна организация по развитию русской музыки за рубежом называется RUSH. Она родилась в 2017 году благодаря совместным усилиям Дениса Бояринова (музыкальный редактор сайта Coltа), Татьяны Макаровой (в прошлом — музыкальный директор клуба «Солянка»), Вероники Белоусовой (организатор фестиваля Sound Up) и других профессионалов индустрии. Формат агентства — «временный»: каждый год в пул RUSH попадают четыре артиста, которые проводят под его опекой год; затем пул обновляется. В проекте участвовали, например, Kate NV, «ГШ», Кирилл Рихтер, Wet Red, The Jack Wood, Cheekbones, Shortparis, Антон Маскелиаде, Галя Чикис.

Третья авантюра — это выездная версия фестиваля «Боль». Весной 2018 года создатель «Боли» Степан Казарьян и его команда организовали тур, в рамках которого пять групп фестиваля — Shortparis, «ГШ», «Казускома», «Спасибо» и «Электрофорез» — отыграли в Варшаве, Познани и Берлине. В сентябре 2019 года шоукейс «Боли», организованный вместе с агентством Pop Farm, состоялся в рамках лондонского International Festival Forum; выступали «АИГЕЛ», «Интурист» и «Пасош».

Четвертый и последний проект — Moscow Music Week, также соорганизованный Казарьяном. Фестиваль состоит из шоукейсов с выступлениями малоизвестных коллективов и конференционной части, в которой участвуют представители российской и европейской индустрии: таким образом MMW пытается создать «мост» между западной индустрией и русской музыкой. В сентябре 2019 года MMW происходил одновременно на 13 концертных площадках, на которых за 4 дня отыграли более 100 музыкантов.

Важно отметить, что ни один из упомянутых проектов не сконцентрирован на конкретном жанре. Степан Казарьян говорит, что единственный критерий — это качество. Вероника Белоусова указывает, что главное — убедительность живого исполнения: команда RUSH всегда смотрит концертные видео музыкантов — «это лучший способ понять, хороша ли группа, есть ли в ней какая-то особенность, какой-то образ, который можно продвинуть»[577]. Подобед из «Моря звуков» говорит, что образ группы не должен быть сфабрикованным — и должен быть внятно сформирован еще до того, как музыканты оказываются внутри экспортного проекта[578]. Задача агентства — не создать аутентичность, а помогать в ее продвижении; не создать продукт, а показать его.

Тем не менее агентства выступают в качестве определенного фильтра, и из их выборки можно сложить определенную картину. Так, почти все группы в этой выборке поют на русском и так или иначе описывают Россию с разных ее сторон: бытовой, абсурдистской и иронической («ГШ», «Интурист»), угрожающей и агрессивной (Shortparis), проблематичной для лирического «я» («Спасибо»). Можно вычленить в этом многообразии некий музыкальный нарратив — с корнями в советском и раннем постсоветском пост-панке («Кино», «Гражданская оборона», группы круга петербургского клуба «Там-там»). Эта смутная ностальгия по музыкальной «допутинской» эре, возможно, отражает ностальгию и по временам больших политических свобод. Разные эстетики разных групп сходятся в том, что ностальгия по прошлому для поколения, которое просто в силу возраста не могло испытывать это прошлое, одновременно оказывается и ностальгией по будущему, которого так и не случилось.

Этот сюжет можно интерпретировать как пример «хонтологии» позднего капитализма и его культуры: ностальгии «по несуществующему будущему», которое преследует настоящее[579]. И эта хонтология — способность вышеназванных групп выразить (может быть, «незаметно для самих себя»,[580] как считает Юрий Сапрыкин) некое новое прошлое, воссоздать новую Россию через ее (обычно печальную) историю и через призму несдержанного обещания о лучшем будущем, — оказывается неким непроговоренным критерием музыкального экспорта.

В этом будущем или в его отсутствии язык принципиален как инструмент перформанса — в том числе перформанса «русскости». Сам вопрос о выборе языка постепенно перестает быть актуальным — как внутри России, так и за ее пределами, где глобализация (по крайней мере ее положительная сторона) способствует циркуляции более культурно разнообразного контента. Наташа Подобед отмечает:

Английский функционирует как объединяющий язык; с другой стороны, люди все больше слушают музыку на разных языках. Если ты не понимаешь, о чем песня, благодаря интернету ты можешь найти текст. Плюс существует перепроизводство англоязычной музыки, зрители ищут что-то более уникальное и интересное[581].

Поскольку русская популярная музыка становится культурно самобытным феноменом с потенциальным успехом на международной арене, одним из ожидаемых последствий этого должна быть государственная поддержка (как это происходит в США, Великобритании, Швеции и других странах). Однако российское правительство не принимает никакого участия в русском музыкальном экспорте. Белоусова и Бояринов уточняют, что обращались в Министерство культуры и получили ответ, что на официальном уровне правительство поддерживает только классическую и в какой-то степени народную музыку.

Подобная позиция представляется необычной для страны, которая претендует на статус мировой державы и инвестирует большие средства в международные культурно-развлекательные (прежде всего спортивные) события. Однако, несмотря на общее внимание российской власти к так называемой «мягкой силе», как указывает критик Артемий Троицкий, «реально» власть интересует «широкая публичная сфера»[582] — но не андеграунд. В результате музыкальным экспортом занимаются частные лица и организации, как правило, за свои деньги. Бояринов говорит:

У каждого фестиваля есть своя цена. Музыканты за себя не платят — мы берем на себя расходы как организация. Плюс промо-материалы, копирайт, тексты, верстка, печать, некоторое пиар-сопровождение. Суммарно это от 5 до 10 тысяч евро. Это немаленькие деньги, тем более если ты достаешь их из собственного кармана.[583]

С одной стороны, отсутствие государственной поддержки усложняет процесс развития русского музыкального экспорта, делая его нестабильным; с другой стороны, благодаря этому промоутеры свободны в выборе и избавлены от необходимости согласовывать свои действия. «Государство вообще не интересуется. Оно и не поддерживает,