без особой нужды и доброй волей ты к хозяйке сроду не сунешься. Выходит, вправду тебя припекло.

— А когда? Ну, в смысле ее навестишь? Скоро?

— Сей момент весточку отнесу, — заверила меня девчушка. — Но и ты уж, если мне чего понадобится, губы не криви.

— Ну, не совсем же я сволочь. И еще — вот, держи. Это тебе.

Я еще днем заглянул в книжный магазин рядом с метро, в котором чего только не продавали, и прикупил там спиннер, розовый, да еще и в белый горошек. Ну да, китч жуткий, но Мара — она же девочка, хоть и нежить. А девочки вот такое как раз и любят.

— Благодарствую, — гостья улыбнулась, забирая подарок. — Красивый!

— А то! — поддакнул я. — Специально такой выбрал!

После ухода Мары я еще помыкался минут тридцать по квартире, а после лег спать, рассудив, что если Морана мое прошение надумает удовлетворить, то всяко к себе выдернет. А если нет — чего зря ждать? Все равно никакого сигнала она мне не подаст. Да и спать мне здорово хотелось.

И правильно сделал, потому что вместо того, чтобы отключиться от реальности и видеть сны, я оказался в уже неплохо знакомом мне месте, с его серыми туманами, черной водой реки Смородины и вечно недовольной богиней.

— Ты хотел говорить со мной, ведьмак? — осведомилась у меня Морана, восседавшая на пне-троне. — Молви.

— Мое почтение, — улыбнулся я. — Все так, хотел. Но не столько говорить, сколько доложить о том, что ваша просьба выполнена.

— Какая? — изогнула «домиком» соболиную бровь Морана.

— Так про ворожей. — Я потыкал большим пальцем правой руки себе за спину. — При нашей последней встрече вы пожелали, чтобы я пошел им навстречу и согласился выполнить их просьбу. Сказано — сделано, я им не отказал. Причем только благодаря вам, если бы речь шла только о моих личных предпочтениях, шиш бы я так поступил. Но раз вы за них слово замолвили…

Я развел руки в стороны, давая понять богине, насколько ее воля для меня важна.

— Юлишь, ведьмак, — проницательно заметила Морана, — ой юлишь. До того иголки топорщил да фырчал, что еж лесной, а теперь ровно как уж скользишь по словам.

— Вовсе нет, — с достоинством возразил я. — И не топорщил, и не скользю. Скольжу… Неважно. То, что я не слуга и сейчас подтвержу, но на уважении, испытываемом мной по отношению к вам, это никак не сказывается.

— А выполнять обещание когда собираешься?

— Так при оказии. Как на том берегу окажусь, так и полью деревце. Правда, понятия не имею, когда это точно случится, но как только — так сразу.

— Хочешь, я прямо сейчас тебя туда отправлю? — ласково улыбнулась Морана и достала из широкого рукава своего богато изукрашенного платья белоснежный платок. — Сил у меня немного, но на это их достанет.

А ведь она не шутит, по глазам видно. Сейчас как махнет платком, как закинет меня в серое марево, из которого я, даже если захочу, выбраться не смогу.

— Не хочу, — отказался я, стараясь не показать, что ее слова меня порядком встревожили. — Нет у меня на то ни времени, ни желания. Сейчас нет.

— Как же данное слово? Олег, тот, которому служили твои пращуры, не раз говаривал о том, что слово воина его ближней дружины нерушимо. Упоминал и о том, что ближник его, нарушивший данную им клятву, повинен в том, что весь род опозорил, и смерть станет самой малой карой за содеянное.

— Правильные слова, все так и есть, — кивнул я. — Да и не собираюсь я ничего нарушать. Говорю же — мы сошлись на том, что я берегинину могилку полью тогда, когда у меня возможность такая случится. Буду я на той стороне по каким-то делам, окажусь с холмом, под которым Ладимира лежит, рядом, вот тогда обещание и выполню. Про целенаправленно речь не шла.

— Ловок, — рассмеялась Морана. — Речи плетешь, что паук паутину, не хочешь, а запутаешься. Вы все теперь такие?

— Какие?

— Отговорки. В былые времена, когда я еще бывала в Прави, люди предпочитали судьбу пытать, а не искать причины, которые позволят им от дела бежать.

— Ну, так-то да… Но я еще ничего, иногда что-то делаю. Вот если бы на моем месте адвокат какой оказался или блогер-миллионник, вы бы поняли, что такое речи ни о чем плести.

— Слова твои — что туман, — палец богини указал на противоположный берег реки, — вроде и ясны, а ничего в них не разберешь. Растеряли вы лад, растеряли судьбу свою. Вот пращур твой, перстень которого ты теперь носишь, куда как проще был.

Я глянул на украшение, подаренное мне Карпычем, и удивленно присвистнул. Камень в навершии перстня сиял мягким красным цветом и даже маленько пульсировал.

— Чует, — пояснила мне Морана.

— Кого?

— Всех. И хозяина бывшего, и князя Вещего, и того, кто его создал. Они же все там, бродят средь полей с тех пор, как Ирий сгинул. — И богиня небрежно мотнула головой, вновь имея в виду другой берег Смородины. — Но это хорошо, что ты память пращуров чтишь, хорошо. Да и польза с него может случиться. Глядишь, работа Путяты тебе жизнь спасет тогда, когда ты там, в тумане, окажешься.

— А Путята кто?

— Коваль князя Олега, — пояснила богиня. — Только он его ближникам мечи да кольчуги, обручья да щиты делал. И перстень этот его работа. Странно только, что он у вас остался, когда витязь сюда ушел. Ему след тут в одном из курганов лежать, вместе с оружием, броней да костьми верного коня.

— Просто воин перстень своей девушке подарил, — пояснил я. — А та, узнав, что любимый погиб, в реку прыгнула. Тело ее водяной Олегу отдал, а перстень так на дне и остался. Ну а теперь ко мне попал, в качестве подарка.

— Понятно, — кивнула Морана. — Стало быть, так случиться и должно. Судьба, ведьмак, ее не переиначишь. Ладно, проси.

— А?

— То, за чем пришел, проси.

— Ну, тут издалека начинать следует. — Я понял, что дальше дурака валять не стоит, поскольку тогда можно отсюда уйти ни с чем. — Такое дело…

И я вывалил богине всю правду про колдуна, его черную книгу и рецепт зелья, которое не получается найти. А надо!

— Те знания, что тебе нужны, мне ведомы, — выслушав меня и выдержав паузу, произнесла богиня, — и в книге моей записаны. Да и отчего нынче ни ты, ни друзья твои отыскать ответы не смогли, я тоже знаю.

— Отчего? — мигом спросил я. — Рецепт-то пустяковый, ничего особенного из себя не представляет. Что в нем такого?

— Он особенен тем, что в умелых руках даже братьев моих и