Единственным признаком, не дававшим Кэти окончательно убедиться в его неверности, был неиссякающий приток негров в имение. Возможно, он был действительно занят, проводя время в поисках семян, удобрений и рабочей силы, которые были нужны, чтобы Вудхэм вновь стал процветающей хлопковой плантацией. Она узнала от Петершэма, что именно такими были планы его хозяина. Капитан, к удивлению старика, решил заняться выращиванием хлопка, а когда мастер Джон за что-то брался, он был готов расшибиться в лепешку, но выполнить задуманное. Петершэм говорил, что он не удивится, если следующим летом они соберут невиданный, даже по меркам Южной Каролины, урожай.

Хлопок был совершенно не интересен Кэти. Она была раздражительной, усталой и, честно говоря, скучала по Джону. Она с нетерпением ждала рождения ребенка, так же, как узник ждет своего освобождения из темницы. Как только ее тело вновь обретет привычные формы, она не постесняется использовать его, чтобы получать то, чего ей так не хватало: любви мужа.

На время беременности Кэти управление домом было полностью возложено на Марту, и старушка изо дня в день становилась все более суетливой. Никогда не имевшая дела с рабами, она относилась к ним с глубоким предубеждением и не позволяла никому из них находиться рядом с миссис Кэти. Она была уверена, что негры — это сплошь бунтовщики и заговорщики, которые, не задумываясь, перережут девушке горло, если им представится такая возможность. Постоянная суматоха, связанная с ее персоной, ничуть не способствовала безмятежному настроению Кэти. Она предчувствовала, что, когда она опять будет на ногах, ей придется заново переналаживать весь домашний уклад.

До первого марта погода оставалась теплой и солнечной. Затем прошел легкий дождик, немного скрасивший однообразное течение будней. Дробный шум его капель погрузил Кэти в дремоту. Весь день она чувствовала странное сомнамбулическое оцепенение, а бремя, которое она носила, казалось еще тяжелее, чем обычно.

Утром к ней заглянул Джон и с холодной вежливостью поинтересовался ее здоровьем. Он был одет для поездки в город, и Кэти глядела на его щеголеватое облачение с тлеющей обидой. Он обрек ее на неимоверные муки, а сам не страдал ничуточки! Кэти надулась и отказалась с ним разговаривать. Джон, отвесив ей шутовской поклон, поторопился к коляске, которая ждала его у ворот усадьбы.

За обедом Кэти свирепо кромсала цыпленка ножом и вилкой, воображая, что перед ней на тарелке лежит сам Джонатан Хейл. С мрачным удовлетворением отправив в рот кусочек куриного мяса, она вдруг вздрогнула. Поток воды, хлынувший по ее ногам, намочил простыни и матрас. Она в изумлении уставилась на нижнюю часть своего туловища. Она была мокрой! Затем Кэти сообразила, в чем дело. Время пришло. У нее начались роды!

Она огляделась в поисках колокольчика, которому полагалось лежать на столике подле кровати. Однако колокольчика не было. В вечных распрях между Мартой и сбитой с толку домашней прислугой нужных вещей никогда не оказывалось на месте. Однако Кэти требовалась помощь. Она попыталась закричать, но ее голос отразился от стен комнаты слабым эхом, и Кэти поняла, что ее никто не услышит. Стиснув зубы, она поставила ноги на пол и оторвалась от постели.

После многих недель, проведенных в постели, ее ноги были ватными, но она ухитрилась, цепляясь руками за мебель, доковылять до двери. Первый приступ боли пронзил ее, едва она шагнула в коридор. Кэти согнулась пополам, судорожно глотая воздух, но боль быстро исчезла. Кэти приободрилась. Может быть, роды и не станут тем страшным испытанием, которого она так боялась.

Ее спальня находилась через три двери от лестницы. Кэти добралась до площадки и, держась за перила, посмотрела вниз. Она не осмеливалась спуститься. Стоит ей упасть, и она может погибнуть сама и погубить своего ребенка.

— Марта! — позвала она неузнаваемо слабым голосом. — Марта! Дверь одной из комнат, выходящих в коридор, отворилась, и Кэти увидела ленивые блики свечей, которые отражались на отполированном секретере.

«Кабинет», — как сквозь сон подумала Кэти и открыла рот, чтобы закричать снова, но в этот момент из комнаты вышел Джон в сопровождении какого-то человека.

— Большое спасибо, Бейли, что заехали, — сказал Джон, пожимая его руку.

— Был рад вас видеть, капитан Хейл, — ответил человек.

Кэти прижалась к стене, не желая привлекать внимание к своему затруднительному положению в присутствии незнакомого человека, но очередной болезненный приступ выдавил из нее негромкий стон.

Джон небрежно повернул голову в сторону лестницы и ошеломленно застыл, увидев скорчившуюся у перил Кэти.

— Боже! — выдохнул он, кидаясь к ней. Она почувствовала, как его сильные руки обвивают ее с почти женской нежностью. Кэти откинула голову назад, пытаясь ему улыбнуться.

— Это… это ребенок, — прошептала она в промежутке между жестокими спазмами.

Джон кивнул; его лицо, несмотря на загар, было бледным.

— Сейчас я тебя подниму, — очень серьезно сказал он. — Тебе даже не придется держать меня за шею. Просто расслабься. Все будет в порядке.

Он взял ее на руки и быстро отнес назад в спальню. С беспредельной нежностью он уложил ее на постель и шагнул к распахнутой двери.

— Марта!!! — заревел он так, что дом сотрясся до самых стропил.

Родовые схватки продолжались почти целые сутки. С приближением ночи Марта поняла, что роды могут быть очень трудными, и послала вниз негритенка передать Джону, чтобы он пригласил в Вудхэм врача, хотя, согласно обычаям того времени, роды должны были принимать только женщины, живущие в доме будущей матери. Это послание запоздало. Джон, бледный и трясущийся, уже давно отправил нарочного за врачом.

Из-за дверей спальни доносились тихие стоны Кэти, перемежаемые отчаянными воплями, когда ей становилось особенно невмоготу. Джон мучился, покрываясь холодной испариной, и Петершэму вместе с одним из новых слуг приходилось силой оттаскивать его от лестницы, когда он порывался взбежать наверх и ворваться в комнату, где страдала его жена.

Старый доктор Сэндерсон прибыл в Вудхэм спустя три часа после того, как за ним послали гонца. Разъяренный Джон налетел на него с кулаками, хрипло интересуясь причиной такой задержки. В ответ доктор налил ему стакан чистого виски и коротко посоветовал посидеть где-нибудь в сторонке. Тряся седой головой, он начал взбираться по лестнице, вполголоса бормоча, что он предпочел бы разрешить от бремени десять рожениц, чем иметь дело с одним нетерпеливым отцом.

К вящей досаде Джона — и невыразимому ужасу Петершэма — выпитое виски не оказало на него ровно никакого действия. Джон опустошал один стакан за другим, но забвение упорно избегало его. Вскоре крики роженицы достигли такой надрывной ноты, что он стал уверен: его жена умирает. Проклиная свое бессилие, Джон, словно тигр, загнанный в клетку, мерил шагами коридор в непосредственной близости от спальни.

И весь последующий день Джон упорно отказывался хоть на минуту отойти от двери, за которой страдала Кэти. Он совсем не