«Старик», тяжело дыша, продолжал держать включенный мегафон у рта, и свист его прерывистого дыхания разносился вокруг.

К нему поднялся Циммерман:

– Вода в помещениях: в носу – три фута, в миделе – три с половиной, в корме – три с половиной фута, – доложил он. – Пока не прибывает.

– Повторять замеры через каждые десять минут!

Мы медленно приближались к берегу, который надвигался на нас темной полосой в серой пелене дождя.

– Готов ли якорь к отдаче? – крикнул «Старик» первому офицеру.

Тот, стоя у форштевня, ответил:

– Готов якорь к отдаче!

Судно медленно поворачивалось по ветру.

– Приготовиться на марселе! Отдать якорь! – командовал «Старик» с мостика.

Громко хлопая, паруса полоскались на ветру, якорная цепь с грохотом скользила в воду.

Здесь с бака доносится крик:

– Обрыв якорной цепи левого борта!

– Отдать якорь правого борта!

Грохот и звон внезапно прекратились. И в наступившей тишине послышались три коротких металлических удара, как будто бы кто-то железным молотом ударял по металлическому корпусу судна. Мы все оцепенели. Только парусный мастер продолжал брюзжать:

– Это домовой стучится!

В это время впереди треснула переборка и вслед за этим хлопнула откинутая крышка люка. Шатаясь, наверх выскочил Циммерман, сделал несколько заплетающихся шагов и рухнул, как подкошенный. За ним спешил Франц Бёлер.

– Лопнула цепь правого борта, – кричал он.

Мы столпились вокруг Циммермана. Он стоял на коленях, подняв лицо вверх. Я вытер его лоб мокрой тряпкой. И тут мне бросилось в глаза, что волосы на голове Циммермана начали седеть… прямо на глазах.

– Якорь-цепь порвалась, – переводя дух, повторил Бёлер, – а звенья пробили борт. три звена один за другим. совсем рядом с головой Циммермана. Еще немного, и вдова получила бы его голову.

– Приготовить ракеты! – скомандовал «Старик» с кормы.

Нас пронизала страшная догадка: ракеты. сигнал бедствия. это был конец!

«Гамбург» снова развернуло наискосок к ветру и в бешеной пляске волн понесло на берег. Никакой надежды восстановить управляемость! Беспомощного, как бревно, несло его под ударами волн и шквальными порывами ветра.

Толчок. удар, потрясший корпус судна, и снова, и снова толчки. Нас выбросило на банку во второй раз!

Подали сигнал бедствия. Ракеты поднялись высоко над реями с разорванными в клочья парусами.

– Приготовить лодки! Всем захватить документы! – приказал «Старик».

Мы помчались в свой кубрик. На бегу я наткнулся на Йонаса, который обхватил меня рукой и показал на отверстие в переборке:

– Крысы!

Они выскакивали одна за другой, громадные, упитанные от пшеницы нашего груза, с острыми мордами и длинными хвостами. Настоящие исчадия ада!

– Крысы! – громко закричал Йонас.

Это послужило сигналом. Бёлер, Йонас и Фляйдерер с криками ярости набросились на крыс, и началась настоящая охота. Они топтали их высокими сапогами, они бросали в них корабельные гвозди, они размахивали и били по палубе и переборкам вымбовками от шпиля. Казалось, что в охоте на крыс нашла выход вся ярость, порожденная нашим отчаянным положением и лишениями последних дней и ночей. Как помешанные, преследовали мы крыс в бешеной гонке.

Фляйдерер сбил одну из крыс вымбовкой. Он схватил ее за хвост и поднял над собой в вытянутой руке. Крыса была еще жива и отчаянно визжала, почти как человек. Она бешено извивалась, пытаясь укусить Фляйдерера и вырваться. Он с размаху размозжил ее о переборку.

Было около пяти часов пополудни. Наступило время прилива. Снова усилился шторм, и постепенно сгущалась темень.

– Сколько воды в трюме? – крикнул «Старик» Циммерману.

– В носу четыре фута, в миделе – четыре с половиной, – последовал ответ.

Вскоре после пяти часов со стороны Кингстона подошел спасательный катер и взял команду на борт.

«Старик» стоял у форштевня, и я сумел рассмотреть его лицо. Оно было бледно-восковым. Он стиснул губы и неподвижным взглядом смотрел на полуразрушенный остов «Гамбурга».

В Дублин нас доставили глубокой ночью. Провезли темными улицами незнакомого города и разместили в приюте Армии спасения. Там не было ни капли спиртного, только чай и сэндвичи.

Солдаты Армии спасения начали петь набожную песню, и мы должны были им подпевать. Слов мы не знали, но мелодия была из тех, что входила в круг наших корабельных песен при авральных работах. Так и пели мы со скрещенными на груди руками:

«Северный парусник, видел его ты?

Йо-хо-хо, йо-хо-хо!

Мачты кривы, как у шхипера ноги!

Йо-хо-хо, йо-хо-хо!»

На следующий день шторм улегся, и мы отправились обратно на «Гамбург». Судно было в плачевном состоянии: надстройки разбиты волнами, помещения наполовину затоплены.

С помощью ручных насосов мы начали откачивать воду. Работали день и ночь. Когда осушили грузовой трюм, стали таскать к борту мешки с разбухшей пшеницей и, вскрывая мешки, высыпать зерно в море.

Почти тридцать четыре тысячи мешков! Вполне достаточно, чтобы накормить армию голодающих.

Таким образом, мы и провели у Дублина целых шесть недель. Периодически нас свозили на берег, где мы стали очень почитаемыми. Из-за нашего «благочестия». Благодаря воинам Армии спасения, которые повсюду расхваливали наше «божественное песнопение».

А кроме того, мы были немцами и потому, как извечные враги Англии, друзьями ирландцев. В маленьких кинотеатрах они аплодировали всякий раз, когда на экране видели германскую армию, и в то же время освистывали английские «медвежьи шапки». Уже тогда, в тысяча девятьсот двадцать пятом!

Спустя шесть недель участь «Гамбург» была решена: «На слом, восстановлению не подлежит!».

Шлангенгрипер улетел в Гамбург, чтобы доложить пароходству. А нас спустя восемь дней забрал «Лютцов» и доставил в Бремерхафен. На нем мы, матросы без судна, были пассажирами третьего класса.

В Бремерхафене все мы расстались.

Гарри Стёвер, Виташек и я остались вместе. Мы договорились для оформления своего увольнения совместно обратиться в Гамбургскую контору по найму матросов.

Мы прибыли туда в середине следующего дня. Это был мрачный декабрьский день накануне рождественского сочельника. До конторы, которая располагалась на улице Адмиралтейства, мы добрались пешком.

В конторе уже горел свет. За барьером сидел маленький лысый мужчина. Когда мы вошли, он на секунду поднял и затем снова опустил голову, продолжая писать. Со скамьи в глубине конторы поднялся господин в черном и направился к нам. Это был Шлангенгрипер!