– Пожмем еще раз на прощанье руки, – он по очереди протянул каждому из нас сухощавую ладонь правой руки.

Затем мы оформили свои бумаги.

Когда мы вышли, Виташек обратился к нам с неотразимым предложением:

– Случай сделал нас дешевыми безработными. По такому случаю не грех бы принять по грогу!

Мы направились наверх к пароходству, где получили расчет. После Стёвера и Виташека наступила моя очередь.

– Вы должны нам еще пять марок семьдесят пфеннигов, – сказал мне служащий.

– Что?..

– Я сказал, что Вы являетесь нашим должником на пять марок семьдесят пфеннигов, – громко повторила эта конторская крыса.

Он был молодым и энергичным чиновником и хотел разделаться со мной побыстрее.

– Но каким образом?

– Читайте сами, – он пододвинул мне бумагу.

Это был счет на перечень вещей, выданных юнге «Гамбурга» Гюнтеру Прину, подписанный самим Шлангенгрипером. Перечет, начинался с морских сапог за сорок пять марок и содержал длинный перечень других вещей: рабочую одежду, сигареты и всяческую мелочь, которой я пользовался на борту судна. Безмолвно уставился я на бумагу.

– Однако, – сказал Виташек. – За такие деньги на берегу ты мог бы опустошить целый буфет.

Он рассмеялся. Но мне было не до смеха: и вот для этого-то я работал полгода. голодая. замерзая. надрываясь. стирая ладони до кровавых пузырей. Для этого?!

– Как же я доберусь домой? – спросил я, дрожа от негодования.

– Пароходство готово выдать Вам взаймы плату за проезд в четвертом классе, – высокомерно ответил служащий.

– Ах вы, толстосумы. – начал я.

Но меня удержал Стёвер. Положив мне на плечо свою широкую руку, он сказал:

– Неси свой крест, юноша. Возьми деньги и уходи. Здесь ты больше ничего не получишь.

Я расписался, и мы ушли.

– Ну, не опускай голову, Принтье, – сказал Виташек на лестнице. – Мы берем тебя с собой. И сейчас навестим одно местечко рядом.

– За тебя плачу я, – побренчал Стёвер серебром в кармане.

– И я тоже, – добавил Виташек.

Моряк с полным кошельком – господин. Мы убедились в этом сами.

Сначала на такси мы поехали смотреть в «Большой свободе» дамскую борьбу. Это было желание Виташека. Однако девушки оказались слишком худые, и мы отправились в танцевальный зал.

Он был всего в паре кварталов отсюда, но Гарри Стёвер настоял на том, чтобы швейцар вызвал для нас такси. Дескать, «он не пойдет пешком, пока у него в кармане есть хотя бы один пфенниг».

Танцевальный зал перед сочельником не работал, и мы поехали сначала к Трихтеру, а затем к Алказару. И повсюду мы заказывали по два или три грога. «Северный медведь!» – командовал Гарри Стёвер с интонацией Шлангенгрипера.

В последнюю очередь мы оказались на черной кушетке у Гермины Ханзен. Виташек сидел справа, а Стёвер – слева от меня. Мы пили и пили. Г арри Стёвер, размазывая пьяные слезы по щекам, лепетал:

– Еще одно плавание, Прин, и я соберу денег достаточно . Я куплю себе кафе «Звезда Давида». Знаешь, есть такое золотое дно, там у гавани . Я стану трактирщиком. И если ты однажды придешь ко мне, то бесплатные пиво и грог у старины Гарри будут для тебя до упаду. Это я тебе говорю! И по этому поводу закажем еще. Хе, фройляйн!..

Заспанная девица за буфетом поднялась, пошатываясь, и принесла еще три порции грога. Затем три порции рома. Однако нас ничто не брало. После шестой порции Стёвер вытащил свою боцманскую дудку и засвистел. Все повскакивали. Затем наступило время расплачиваться, потому что в четыре часа утра уходил мой поезд.

Такси доставило нас к вокзалу. Рука об руку мы поднялись наверх и в предутренней мгле стали прогуливаться по перрону в ожидании поезда. Он подошел. Окна вагонов были освещены. Прощаясь, мы обещали никогда не забывать друг друга и обязательно увидеться в будущем.

Служитель в красной фуражке подал сигнал к отправлению. Как только я поднялся в тамбур, поезд тронулся.

Стёвер и Виташек стояли на перроне, крепко обнявшись, и пели, и слова песни громким эхом отзывались под навесом перрона:

«Идем домой, идем домой,

Идем домой мы через море,

Увидим старый Гамбург вскоре,

В родимый край идем, домой…»

Я же говорил, что это – лучшая из Shantys, которые мы поем, и поют ее только однажды, когда поднимают якоря, чтобы начать плавание в порт приписки, домой.

Несколько недель спустя я вернулся в Гамбург и нанялся на «Пфальцбург».

Это было большое грузовое судно, которое с грузом в тюках следовало к западному побережью Южной Америки.

– Ты выбрал себе прекрасный «Богемский лес», – сказал мне рулевой катера, на котором я отправился на борт «Пфальцбурга». При этом он показал на безобразный черный пароход, весь покрытый грузовыми стрелами.

– Работенка на них. сорок градусов в тени. О-хо-хо, – сочувственно покачал он головой.

Мы ошвартовались. Закинув свой рюкзак за спину, я поднялся по трапу. Наверху меня встретил маленький, широкоплечий мужчина с круглым лицом и расплющенным носом. Это был боцман «Пфальцбурга».

– Тебе чего? – спросил он.

Я протянул ему свидетельство о найме. Он прочитал и поднял брови:

– Да уж, только тебя тут и не хватало!

– А почему бы и нет! – ответил я.

Он пожал плечами:

– Отправляйся в кубрик команды, – и показал рукой на бак судна.

Кубрик был пуст.

Я осмотрелся. Тесное, низкое помещение. Шесть коек посередине. Парами, одна над другой. Железные кровати с проволочными сетками, как в казарме. На переборке – жестяной шкаф, а на подволоке – две голые тусклые лампочки, которые горели постоянно, днем и ночью. На койках повсюду – грязное белье. Рундуки закрыты висячими замками.

Я вспомнил «синагогу» на «Гамбурге». Как там было уютно! Все из древесины. Койки прикреплены к переборке. Рундуки никогда не запирались: на парусных судах краж не было.

Шаркая ногами, вошел молодой парень. Обе руки в карманах брюк, сигарета косо в углу рта. Он остановился и с любопытством уставился на меня:

– Ты откуда к нам?

– Нанялся матросом. А ты?

– Юнга.

Я вспомнил о том, как меня приняли на «Гамбурге», когда я сам пришел туда юнгой.

– Скажи-ка, ты здесь со всеми матросами на «ты»?

Он развязно оперся спиной на одну из коек и посмотрел на меня оценивающе:

– Конечно, само собою.