– А что танцуют? – Романова ласково поглядела на Вацека и шагнула ближе.

"Какие у нас классные девки, – подумал Вацек. – Как мы их любили, боже, как мы их трахали! Они настоящие друзья – наши девки. До сих пор нас любят".

– Сальсу, – сказал Вацек. – Теперь танцуют сальсу. Знаешь, как танцуют сальсу в Берлине? Огненно!

– Я бы танцевала сальсу, – Романова усмехнулась. – И дракончика бы на жопе наколола. Если бы была помоложе.

– Куда моложе-то? – искренне сказал Вацек.

Танго закончилось, но Вацек видел, что Галка с Гариком друг от друга не отходят, ждут, когда пластинка опять заиграет. И Полетаев с Нинкой Зильберман тоже стоят рядом.

– Ленка, пойдем-ка на балкон, – сказал Вацек. – Я там полвечера провел. Привык.

Пойдем, покурим. Поговорим.

Романова вяло улыбнулась и сняла руки с плеч Вацека.

Опять зазвучало танго. Гарик с Галкой быстро обнялись, они что-то говорили друг другу, Гарик целовал Галку в ухо. Гарик, лысеющий толстячок, про которого Галка еще пятнадцать лет назад сказала: "Единственный настоящий мужик среди этих ковбоев Мальборо…" Боря Полетаев танцевал с Нинкой – она возвращала Борины руки со своих ягодиц на талию и гладила Борю по щеке.

"Девчонки как сговорились – все без мужей", – подумал Вацек.

Они с Романовой прошли между танцующими на балкон, Вацек галантно усадил Романову на табурет. Ванька спал в шезлонге и тихо постанывал.

– Переверни его на бок, – сказала Романова.

– Зачем? – не понял Вацек.

– За тем, – деловито сказала Романова. – Переверни. Он очень быстро нажрался. Я видела. Не надо на спине. Он уже блевал? Нет? Переверни его на бок!

Вацек опустил спинку шезлонга и перевернул Ваньку.

– Ты выпьешь? – спросил он.

– "Налить вам этой мерзости? Налейте…" Выпью.

Вацек нагнулся, взял бутылку массандровского портвейна. Ленка подхватила с перил стакан и протянула Вацеку.

Темнело. Стало прохладнее. После комнаты и танго – совсем хорошо.

– Гариваса все нет, – сказала Романова.

– Уж полночь близится, а Вовика все нет…

Вацеку всегда нравилась Романова. Она, в отличие от Галки, никогда не устраивала сцен.

Галка всем устраивала, и Романовой тоже – "Холодная сука!.." Галка была чересчур изобретательна. "I want it all, I want it now!" Кареглазая смуглая Галка некогда попыталась утащить в постель белокожую пепельноволосую Романову. "Обойдешься", – спокойно ответила ей Романова, Вацек слышал из соседней комнаты, это было на турбазе в Звенигороде.

Ленка была сдержанным и доброжелательным человеком, мастером спорта международного класса по лыжным гонкам. Она рано вышла замуж – на третьем курсе.

Ни с кем из компании у нее ничего не было, а с Гаривасом – было.

– И ничего, – сказала Романова. – Он еще приедет.

– Он еще покажет, – зачем-то сказал Вацек.

– Что покажет? Ах, покажет… Да. Покажет. Он всю жизнь показывает.

– А чего в нем такого особенного? – ревниво сказал Вацек.

– Ты сам знаешь… Но это не важно… У нас, – Романова кивнула в сторону комнаты, – куда ни плюнь, попадешь в особенного. Укомплектованы страстями по самое не могу. И все друг на друге завязаны. Вот черт! Все друг на друге завязаны! Не сейчас, так когда-то. А Вовка для наших – как та точка, которую ловят глазами, когда крутят двадцать четыре фуэте.

– Ленка, а что у тебя с ним не срослось? – грубовато спросил Вацек.

Романова слегка удивленно посмотрела на Вацека и ответила:

– Он трус.

– Да ладно!

– Помнишь, как я замуж вышла? – задумчиво спросила Ленка.

– Конечно, – кивнул Вацек. Он до сих пор чувствовал досаду от того, что их милая Ленка стала женой какого-то неизвестного поца.

– Это был обычный, нормальный студенческий "замуж", – сказала Романова. – Через год Антон родился. Через пять лет развелись. Два года спали врозь. Тут Гаривас вспыхнул. Загорелся. Увез нас с Антошкой к себе. Потом поехали в Новый Свет. В августе.

– А потом?

– Потом он испугался. Дрянь. Слабак. Антошка к нему сразу привыкать не пожелал.

Родители мои уперлись. Вовка же инфантилен! Дарить – умеет, помогать – умеет. А свою жизнь менять – не умеет.

– Развели вы вокруг него… – недовольно сказал Вацек. – Пуп земли. Красноармеец Сухов…

– Зато он всех объединяет, – неожиданно рассмеялась Романова. – Его все любят, и он всех объединяет!

– "Даже память не обязательна для любви… Есть земля живых и земля мертвых, и мост между ними – любовь. Единственный смысл, единственное спасение…" – замогильным голосом сказал Вацек.

Романова светло улыбнулась и растормошила Вацеку волосы.

– Верно, – сказала она. – И нечего вспоминать плохое.

– Знаешь, что я тебе скажу. – Вацек поставил стакан на пол, взял Ленку за руку и поцеловал прохладную ладонь. – Женщина не должна быть такой умной. Машина думать не может – машина должна ехать.

– Вацек! – Галка выглянула на балкон. – Вацек! Быстро! Растащи их!

Вацек раздраженно поморщился и шагнул за Галкой. Он много лет разнимал Гарика с Майклом, потому что те начинали с литературы, а заканчивали старыми обидами.

Когда Вацек вошел, Майкл с Гариком уже сопели по разным углам, их разнял Витя.

– Ну, чего ты, Гаря. – Витя держал Бравика за локоть и успокаивал. – Конечно, поколение ему обязано. И мы обязаны.

Наверное, Майкл прошелся по кому-то из светочей, "делать жизнь с кого".

– Никто, видишь ли, никому не обязан, блядь. – Гарик Браверман слабо вырывался.

– Он воевал, он сидел, он литературу делал. А ему никто не обязан! Ты ведь, мать твою, и детям своим так станешь объяснять – что никто никому ничем не обязан! А существует только индивид, белокурая бестия, с ее сраными воззрениями и сраными достижениями!

– Да не воевать же надо было, баран! А семью спасать! Себя спасать! – выкрикнул Майкл и попытался вернуться к барьеру, но Нинка твердо усадила его на диван. – Не было в той войне победителей! Не было! Ты-то не дед-пердед, живот в орденах, ты-то должен понимать! Это потом навертели вокруг мифологии! Одно рабство победило другое рабство! Он за Эльбу мог уйти! Мог – и опять себя в рабы записал! И детей своих в рабы записал!..

Но они уже успокаивались. У Бравика имелся очень типичный комплекс – "воевал, сидел, делал литературу". Вацек, по простоте душевной, не раз пытался объяснить Бравику, что раз уж на то пошло, то людям пристало только делать литературу, а на остальное людей обрекала жуткая эпоха и брутальная самопожирающая страна. Но Бравик, кажется, в детстве не доиграл в войнушку. Бравик, прекрасный хирург, ощущал себя неполноценным. А может быть, так испытывал вину перед теми, кого почитал. Бравика вообще надо было отправить за впечатлениями к Вите Князькину.