— То есть? Химическую экспертизу? Как и по Сорокиной?

— Не совсем. Эксперты не все еще закончили, Я просил, как будет окончательный результат по Тарантинову, пусть немедленно позвонят мне или тебе в изолятор. А ты взял уже на допрос Ищенкова?

—Беру. Юра, ты мне не ответил: что ты намерен с ним делать дальше? Отпустишь его?

— Законных оснований для его дальнейшего содержания под стражей после результатов экспертизы у меня нет, как видишь.

— Короче, во сколько приедешь его освобождать?

— Сутки истекают в половине пятого утра. Естественно, в это время я не выпушу его: в изоляторе только дежурный наряд ночной, освобождение в такой ситуации запрещено инструкцией. Позже, утром, я его тоже не имею права освободить. Я приеду в двадцать три тридцать, к разводу караула. Черт бы его побрал, этого ублюдка твоего, допоздна из-за него торчать придется!

— Ладно, — подытожил Колосов. — Выходит, до полуночи у меня с ним еще уйма времени.

— Никита, я только тебя очень прошу!

— Не причитай. Все в норме. Ладно, отбой… Э, нет, погоди-ка. — Колосов, казалось, вспомнил что-то важное. — Ты про телесные повреждения не договорил у Тарантинова. А рана на руке?

— Да, есть. Резаная рана на левой ладони. Возможно, возникла, когда он оказывал сопротивление нападавшему. Носит прижизненный характер… Никита, ты что молчишь?

Колосов не отвечал. Он вспомнил вдруг, и это было так неожиданно и вроде бы совсем не к месту… черный шелковый плеток в левой руке Олега Смирнова. Катя сказала, что именно эта рука режиссера отмечена шрамом. И всего несколько часов назад она видела похожий порез и на руке мальчика. ЧЕРНЫЙ ШЕЛКОВЫЙ ПЛАТОК… ГДЕ Я МОГ ВИДЕТЬ ЭТУ ВЕЩЬ? ВЕДЬ Я УЖЕ ВВДЕЛ ЕЕ РАНЬШЕ… Колосов закрыл глаза: видел, а потом напрочь забыл, потому что… Внезапно перед ним встала картина: спальня, смятая постель, на ней мертвая женщина, залитые кровью простыни, мертвый ребенок на ковре на пороге и… черный шелковый платок. Он — видел его три месяца назад при осмотре квартиры прокурора Полунина. Платок лежал на туалетном столике перед зеркалом. Складывалось впечатление, что им хотели прикрыть зеркало, как это бывает, когда в доме — покойник.

Эту деталь тогда отнесли на счет Полунина: совершив убийство семьи, он, мол, мог поступить таким образом — завесить зеркало черным, открыть газ на кухне, запереть квартиру и затем уже свести счеты с жизнью.

Колосов тогда держал эту шелковую тряпку в руках. На трех концах платка были завязаны тугие узлы. Четвертый конец был свободный. Но когда-то и там был узел — об этом свидетельствовала мятая ткань.

Колосов вспомнил все это, и внезапно его поразила одна деталь, на которую прежде он не обратил внимания: открытый газ на кухне Полунина. Для чего убийца своей семьи сделал это? Что вообще мог означать этот Поступок: всего лишь отчаяние, полубезумие или это было осознанное желание как-то замести следы убийства в квартире? Но к чему их было заметать? Ведь Полунин и не собирался бежать, скрываться. Он повесился спустя четверть часа после убийства — тела его жертв в тот миг еще не успели остыть. Значит, идея устроить в квартире взрыв и пожар имела какую-то иную цель? Какую же? Жертвы были мертвы. Для чего Полунину понадобилось в огне пожара уничтожать тела?

— Никита, ты что там, оглох? — нетерпеливо переспросил Караулов. — Что ты хотел мне сказать?

— Слушай, Юра, слушай, вот о чем я тебя сейчас попрошу… Материалы по Полунину меня интересуют. Ты не мог бы кое-что уточнить для меня в протоколе осмотра места?

— Материалы у шефа в сейфе. Я сейчас с бумагами к нему иду. А при чем тут материалы по Полунину? Мы про Ищенкова с тобой говорили и…

— Подожди, не тарахти! Я еще и сам нетверд в мыслях. Пожалуйста, внимательно просмотри протокол осмотра квартиры Полунина, спальни. Там на месте, на туалетном столике у зеркала, был платок: черный, шелковый, с тремя узлами, я помню его. Но уточни: значится ли он в протоколе?

Пауза. Удивленный следователь прокуратуры ждал.

— Потом, меня интересует осмотр трупов жены и ребенка Полунина. Все внимание мы направили тогда на огнестрельные ранения, но… Юра, прошу тебя как о личной услуге — уточни еще раз-все детали осмотра, данные экспертизы. Меня интересуют руки женщины и мальчика.

— Никита, я не понимаю…

— Пожалуйста, сделай, что я прошу. Без вопросов пока. Я буду ждать твоего звонка.

Колосов повесил трубку. Смотрел на глухую стену, выкрашенную облупившейся масляной краской. Перед ним и была — глухая стена…

В дежурную заглянул конвойный.

— Ищенкова из пятой заводить в следственный? — осведомился он деловито. — Вы говорили — допрашивать будете.

Спустя пять минут Ищенкова ввели в следственный кабинет. Колосов сразу отметил, что Ящер приоделся и прибарахлился. Вместо изъятой у него одежды после обыска на даче (его проводили со всеми возможными предосторожностями во избежание ненужной огласки местные сыщики и, к своему великому разочарованию, ни в доме, ни в саду не обнаружили ничего подозрительного) Караулов лично привез задержанному в изолятор сменные вещи-джинсы, толстовку и куртку.

Одежда была спортивная, дорогая, фирменная, как раз под стать хорошо оплачиваемому тренеру престижного оздоровительного центра. Однако в стенах обшарпанного провинциального изолятора весь этот фирменный спортприкид смотрелся крайне нелепо. В ЛВС горазда более к месту сгодился бы Ящеру стройбатовский бушлат и рваная тельняшка.

— Я хочу сделать официальное заявление. — Ищенков, узрев начальника отдела убийств, резко повернулся к сержанту-конвоиру: — Я буду разговаривать только с представителем прокуратуры. С этим, — он кивнул на Колосова, — я говорить категорически отказываюсь. Он сводит со мной личные счеты.

Но конвоир был глух и нем. С таким же успехом можно было обращаться к статуе. Дверь кабинета, тяжелая, массивная, «камерная», потому что и помещение было не чем иным, как переоборудованной камерой с подслеповатым зарешеченным оконцем под самым потолком, с лязгом захлопнулась. Они остались вдвоем:

— Слушай меня теперь. — Колосов на этот раз внешне был спокоен и холоден как лед, хотя сердце в труди его бешено колотилось. — Слушай меня очень внимательно. Готовься к тому, что ты отсюда не выйдешь ни сегодня, ни завтра, ни через месяц, ни даже через год. Два эпизода, по которым мы в прошлом году так детально и подробно с тобой беседовали, лягут в основу твоего обвинения. Мы сразу же сообщим в прессу, на радио, на телевидение, что нами задержан подозреваемый в детоубийствах фигурант. Нынешний май-горский эпизод пойдет довеском по совокупности преступлений. Мы начнем допрашивать по этому делу о трех убийствах всех, кто когда-либо… слушай меня, я сказал! Кто обмолвился с тобой хоть словом. Всех преподавателей «Олимпионика», всех учеников, их родителей, обслуживающий спортшколу Персонал от сантехника до вахтера, твоих однокашников по институту физкультуры, твою личную клиентуру, с которой та занимался в частном порядке. Мы будем допрашивать твоих знакомых по Жуковскому — всех до единого человека, начиная со школы, в которой ты учился давным-давно. Вызовем повесткой в прокуратуру всех соседей по дому, в котором живет твоя мать, вызовем гражданок Свиридову, Павлову, Яковинскую. Видишься еще не позабыл фамилии твоих подружек. А также твоих московских зазноб: Львову Викторию — ничего, что проститутка по вызову, они таких клиентов, как ты, с плеткой и ошейником, в особой картотеке держат. А также некую Лилечку-Бутон из массажного кабинета…