– Подожди, что это было? Что это было?

– Мы точно не знаем. Но сейчас приходят сообщения, что это было что-то вроде… какого-то взрыва. Есть даже канал от кого-то… ООН? Бюро атомных ученых?.. Может, израильская разведка? Короче, в облако выпустили заявление от какой-то Лиги защиты Антарктики, которая взяла на себя ответственность за это. А, вот оно. Какой-то небольшой ядерный инцидент. Что-то вроде маленькой нейтронной бомбы, так они говорят.

– Что? – вскричала Амелия. Она невольно уселась на пол на мостике. – Какого черта? Они что, взорвали моих медведей?

– Возможно. Слушай, мы считаем, что тебе лучше сесть в ближайшем городе. Это похоже на новый уровень протеста. Если это кто-то из зеленых, они могут преследовать и тебя.

– На хрен их! – крикнула Амелия и ударила ногой по стоявшему рядом столу, а потом заплакала. – Я им не верю!

Николь не отвечала, и Амелия вдруг поняла, что их разговор вещался зрителям. Она выругалась и, не обращая внимания на возражения продюсера, оборвала связь. А потом села и разрыдалась.

* * *

На следующий день Амелия встала перед одной из своих камер и включила ее. Она не спала всю ночь, а в какой-то момент после восхода, показавшегося ей атомным взрывом на восточном горизонте, решила, что хочет обратиться к своей аудитории. За завтраком она все обдумала и теперь чувствовала себя готовой. Никакой связи со студией – ей не хотелось общаться с редакторами.

– Итак, – произнесла она на камеру, – сейчас происходит шестое массовое вымирание в истории Земли. Мы сами стали его причиной. Пятьдесят тысяч видов исчезли, и мы сейчас рискуем потерять большинство земноводных и млекопитающих и всех птиц, рыб и пресмыкающихся. С насекомыми и растениями дела обстоят лучше только потому, что их уничтожить сложнее. Это катастрофа, просто позорная катастрофа.

Поэтому мы должны позаботиться о здоровье нашего мира. У нас плохо получается, но мы обязаны это сделать. Это займет больше времени, чем мы проживем. Но это единственный путь. Именно этим я и занимаюсь. Знаю, моя передача – лишь малая часть процесса. Знаю, это просто глупое облачное шоу. Я это знаю. Я знаю даже то, что мои собственные продюсеры вовлекают меня в эти мелкие псевдочрезвычайные ситуации, которые придумывают, считая, что это повышает наши рейтинги, а я мирюсь с этим, потому что думаю, что может быть полезно, пусть даже иногда пугает меня до смерти и иногда бывает позорным. Но пока это заставляет людей задумываться об этих проектах, оно помогает делу. Это часть чего-то большего, что нам необходимо сделать. Вот что я об этом думаю, и я готова на что угодно, чтобы у нас получилось. Я готова висеть голой, если надо, головой вниз над водой, полной голодных акул, и вы знаете, это правда, потому что такое уже было в одном из самых популярных моих эпизодов. Может, оно и глупо, что все должно быть так, может, я и сама глупая, раз это делаю, но главное – это заставляет людей обращать внимание, а потом действовать.

Так, смотрите. Сейчас у нас хаос. Генетически модифицированные продукты выращивают органическим способом. Животные из Европы спасают ситуацию в Японии. Существуют помеси всех возможных видов. Это мир полукровок. Мы смешиваем все подряд уже тысячи лет – травим одних и кормим других, перемещаем все повсюду. Мы занимаемся этим с тех пор, как люди покинули Африку. И когда это тревожит людей, когда они начинают настаивать на чистоте какого-нибудь отдельного места или момента во времени, это сводит меня с ума. Я этого не выношу. Наш мир – мир полукровок, и к какому моменту вы ни привяжетесь – это будет просто один момент. Это бред – хвататься за него и говорить, что этот момент чистый и священный и нельзя пытаться что-то изменить.

И знаете что? Я встречалась кое с кем из этих людей – они приходят на мои встречи и бросают в меня что-нибудь. Яйца, помидоры… камни. Кричат ужасные злые слова. И пишут даже еще худшие из своих нор. Я наблюдала за ними и слушала. У них больше денег и времени, чем им на самом деле нужно, и поэтому они сходят с ума. И думают, что все остальные не правы, потому что не так чисты, как они. А они просто сдвинутые. И я их ненавижу. Ненавижу их самоуверенность в этой так называемой чистоте. Я лично видела, насколько они самоуверенны. Они очень самоуверенны. А я ненавижу самоуверенность. Ненавижу чистоту. Никакой чистоты нет и быть не может. Это просто идея в головах религиозных фанатиков, людей, которые убивают, потому что они якобы такие хорошие и праведные. Их я тоже ненавижу. Если кто-то из них слушает меня сейчас, то идите вы куда подальше. Я вас ненавижу.

И вот сейчас появилась эта группа, которая заявляет, что отстаивает чистоту Антарктиды. Последнее чистое место, как они его называют. Главный в мире национальный парк, говорят они. Но нет. Это все не так. Это маленький круглый материк на Южном полюсе. Он, конечно, ничего, но ничем не чище и не священнее, чем любое другое место. Это только у кого-то в головах. Антарктида – просто одна из частей света. Когда-то там были буковые леса, динозавры и папоротники, там были дикие джунгли. И когда-нибудь они появятся там снова. Между тем, если тот материк может послужить домом для белых медведей, спасет их от вымирания, пусть он им и станет.

И да, я ненавижу этих убийц медведей. Надеюсь, их поймают и посадят за решетку, а потом заставят восстанавливать какую-либо местность до конца своих дней. И если люди посчитают нужным, я перевезу еще белых медведей. Только на этот раз мы их защитим. Никто не доведет их до вымирания только из-за бредовых идей о чертовой чистоте. Это неправильно. Пошли они в задницу со своей чистотой! Медведи важнее всех этих чокнутых идей.

Зима приходит из Арктики и обрушивается на Нью-Йорк, и он внезапно становится похожим на Варшаву, Москву или Новосибирск, с небоскребами в стиле социалистического реализма, мрачными и напыщенными, возвышавшимися на фоне непогоды, как колонны между землей и быстрыми низкими облаками. И этот серый потолок ползет на юг, плюясь крупой, которая пробивается сквозь более медленные снежинки, что кружат и тают у вас на очках, как бы низко вы ни натянули шляпу. Если, конечно, она у вас есть; многие ньюйоркцы не носят их даже в бурю, оставаясь полностью в черном, как менеджеры, бариста или простые американцы, но они всегда в костюмах. Каждый из жителей Нью-Йорка играет свою роль, защищаясь от бури лишь длинным шерстяным пальто или кожаной курткой без утеплителя, причем многие крепкие пацаны и девчонки так и остаются в голубых джинсах – самом бесполезном подобии одежды, которая годилась только для того, чтобы принимать ценимую столь многими позу курильщика. Да, для ньюйоркцев одежда в большей степени, чем для других, имеет семиотическое значение, выражающее твердость, презрение, элегантность или равнодушие, и все это придает им особый нью-йоркский вид, так что они частенько умирают у дверей, пытаясь вынуть ключи из карманов; да, весной, когда тают сугробы, обнаруживается немало трупов ньюйоркцев, и у всех такой всполошенный и возмущенный вид, будто они спрашивают: «Как так, неужели такое возможно?»