— Я не думаю, скорее всего, поранились немного, но не будем ждать и пойдем. Отсюда около километра лесом, а дальше будет деревня, где найдем кого-нибудь, кто сможет отвезти нас в поместье.

Они направились к дороге, но сделав всего лишь несколько шагов, Роджер понял, что у него слишком мало сил, чтобы идти дальше.

— Мне стыдно, что я такая размазня, — сказал он, тяжело дыша и прислонившись спиной к сосне.

— Вам плохо, — заботливо спросила она.

— Усталость какая-то, но это пройдет. Может, все-таки мы подождем Сухака? Он найдет лошадей и приведет их сюда пли сам вернется к нам.

Им не пришлось ждать долго. Вскоре подошел лесничий, ведя обе лошади. Порванную упряжь он нес в руке. Оказалось, как он и предполагал, лошади увязли в глубоком снегу густых зарослей в километре от них. От саней остались лишь прутья, зато лошади обошлись ушибами и неглубокими ранами.

Сухак, получив задание вернуться с телегой, ушел. Они оставались на дороге довольно долго, и поскольку к Роджеру постепенно возвращались силы, они медленно двинулись навстречу ожидаемой помощи.

— Жаль, — шутил Роджер, — что у человека, который пришел в себя, не хватает разума, чтобы еще какое-то время притворяться, что он находится в бессознательном состоянии.

— Притворяться? Но зачем?

— О, пани Кейт, можете ли вы себе представить, что за удовольствие было бы видеть, как вы спасаете меня, ваше беспокойство и заботу, чувствовать, как вы пытаетесь вернуть меня к жизни.

Она весело рассмеялась.

— Если этого вам так хочется, я готова повторить в любую минуту. Вы знаете, что это были за попытки? Я трясла вас и растирала лицо снегом.

— Хотя бы, хотя бы только и так, — упорствовал он. — Как жаль, что не мог ни видеть, ни чувствовать.

Помолчав, Кейт сказала:

— К счастью, не могли.

В ее голосе прозвучала какая-то странная нотка.

— Почему?

— Почему? — улыбнулась Кейт. — Я не скажу вам, почему.

— Никогда не скажете?

— Никогда, впрочем, может быть, когда буду старушкой, а у вас будут внуки. Как вы себя чувствуете?

— Все лучше, только вот волнуюсь, все ли с вами в порядке, все-таки при нервном потрясении вы можете и не ощущать ничего.

— Это правда, — согласилась Кейт, — но я люблю потрясения, сенсационные впечатления.

— Вы? — удивился он искренне.

— Обожаю, конечно, не каждый день, но время от времени. Это действует на психику, как, скажем, холодный дождь освежает и волнует, побуждает.

— Побуждает к чему?

— К жизни. Придает какой-то смысл серым будням.

— Ваши дни мне казались красочными, разноцветными.

— Есть разные цвета, пан Роджер. Их избыток и неудачное, например, смешение дают серость, — сказала Кейт, чтобы завуалировать свои предыдущие слова, которые могли прозвучать как жалоба. — Никто не хочет верить, что я люблю сильные впечатления.

— Потому что это не подходит вам. Вы похожи на растение, которое может жить только при равномерной и мягкой температуре.

— Но таким растениям пригодится внезапный порыв ветра или ливень хотя бы для того, чтобы убрать с них пыль.

— Мне не верится, что на вас может садиться какая-то пыль. Есть люди, к которым не прилипает никакая грязь.

— Вы — оптимист, — ответила Кейт с грустью, подумав о себе.

— Вовсе нет. Это мое убеждение, основанное на наблюдениях, не на фантазии. Я сам себя считаю таким.

— Вы… может быть.

— И вы тоже, — настойчиво добавил он.

— Вы ошибаетесь. Бывает грязь, которую нельзя смыть даже… — Она хотела сказать слезами, но воздержалась и закончила: — Даже бензином.

— Вы не настроены говорить серьезно, — заметил он с оттенком разочарования.

— Нет. Вот к веселой, шутливой, пустой беседе я готова. Я очень рада, глупо, по-детски радуюсь.

— Что все обошлось без последствий?

— Что все позади, что случилось, и что без последствий, и что идем себе в темпом лесу, и что мне хорошо с вами, и что вообще!

Он ничего не ответил. В темноте она не могла рассмотреть выражение его лица, но снова почувствовала значимость, глубину его молчания, которое, казалось, посылает некие магнитные волны, не перестает передавать какие-то излучения слов и звуков, их невозможно услышать, но под влиянием которых антенна интуиции колеблется в усиленном ритме. Только найти шифр, разгадать… Она не могла, но на этот раз уже знала одно: все, что происходит в нем сейчас, все это только для нее.

Внезапно ее охватило желание удержать его, чтобы заглянуть ему в глаза и попросить: «Скажи, скажи мне все. Я хочу знать, у меня есть право, я хочу, я должна знать. Скажи, любишь ли меня, и какая она, твоя любовь? Я чувствую ее, но хочу быть уверенной! Говори!..»

Она закусила губы, потому что было бы безумием, если бы она услышала то, на что надеялась. Чем бы она ответила ему?! Что она может дать взамен?! Нет никаких надежд, никаких чувств, никаких слов. Они не принадлежали ей, у нее не было права распоряжаться ими, а если бы оно и было, захотела ли бы она предложить ему что-нибудь большее, чем доброжелательность, дружба, симпатия? Она была не уверена в этом и даже удивилась, откуда вдруг пришли такие мысли, что подтолкнуло ее к ненужным и бесцельным размышлениям. И почти одновременно возник другой вопрос, отозвавшийся упреком: «Почему я не узнала его раньше, здесь, в Прудах! Как могло случиться, что, видя его каждый день, я не замечала его совсем!».

На дороге послышался топот лошадиных копыт и окрик кучера.

— Эй, погодите! — крикнул Роджер.

Мужик остановил лошадей, развернул сани, усевшись, они направились в Пруды.

— Мы успеем еще до вечернего чая, — сказал Тынецкий. — И надеюсь, что приедем раньше, чем известие о случившемся дойдет до дворца.

— Надеюсь, что если и дойдет, о нем не доложат тетушке Матильде, — добавила Кейт.

— Конечно, нет.

— Бедная тетя. После сегодняшнего разговора я поняла, что она уверена в скорой кончине.

— Она никогда не жила иллюзиями и на этот раз заставила врачей сказать ей всю правду.

— Но врачи не находят ситуацию критической?

— Мне сказали, что я должен быть готов к самому худшему. Когда я ехал в поместье, то не предполагал, что может быть настолько плохо. — Сделав паузу, добавил: — Я благодарен вам за мой приезд сюда.

— Не приписывайте мне столько заслуг, а то я зазнаюсь.

— Моя благодарность вам значительно больше, чем вы себе можете представить.

— Я вообще не считаю, что вы должны благодарить меня за что-нибудь.