Они планируют убийство тщательно и хитро. Жертвы – всегда незнакомцы. Они правдоподобно врут. В момент убийства разум убийцы притуплен, все мысли вытесняются сексуальными желаниями и жаждой власти. Экстаз и ощущение радости в момент убийства находятся на пике, поэтому сама смерть им особого наслаждения уже не приносит («Мне нравится взбираться на гору, – писал Нильсен, хотя и говорил тогда про секс, а не про убийство. – И на самом деле я не хочу достичь вершины, потому что там наслаждение заканчивается»). Обычный метод убийцы – удушение, потому что таким образом смерть наступает медленнее, и удовольствие можно продлить, а также потому, что убийца сохраняет за собой власть усиливать или ослаблять давление, забрать у жертвы жизнь или вернуть ее обратно. Словно кошка, играющая с мышью.

«Желание обладать властью над другими – главная черта подобной ненормальности». Подчинение жертвы убийце важнее, чем причинение боли, поэтому убийцы не чувствуют себя жестокими. Жестокость не является их главной целью, лишь неизбежным средством, с помощью которого они этой цели достигают (Нильсен часто повторял, что не выносит идею жестокости и что он разделывал своих жертв быстро, гладко и решительно. Он как будто не способен понять, что жестокости это нисколько не умаляет, или хотя бы сравнить это свое утверждение с медленной смертью Гвардейца Джона и Карла Стоттора).

«Хотя эти преступления мотивированы главным образом сексом, – пишет доктор Бриттейн, – сам сексуальный акт или оргазм происходят не всегда. Иногда убийца мастурбирует рядом с жертвой». Этот отрывок полностью совпадает с рассказами Нильсена о его отношении к трупам.

Серийные убийцы могут свободно говорить о своих преступлениях во всех подробностях. Их совершенно это не беспокоит, никакого смущения они, как правило, не испытывают. Иногда им даже нравится подробно писать о сделанном и обычно их раздражает, если в какой-то части их рассказа начинают сомневаться. Они могут чрезмерно рассердиться, если кто-то неправильно поймет даже малейшую деталь их истории. Они «громко возмущаются, если считают, что с ними обращаются несправедливо, не видя никаких противоречий в том, что в это время они рассказывают о своих самых ужасных деяниях. Они даже как будто испытывают праведный гнев».

Доктор Бриттейн заключает свой собирательный образ тревожным замечанием: «Такое состояние разума – не редкость». К счастью, оно все еще довольно редко становится полноценным заболеванием и ведет к настоящим убийствам, хотя множество убийств, случившихся за последние десять лет, говорят о том, что сейчас ситуация меняется. Особенно в Америке, где в последнее время произошло много преступлений, которые, как считалось сперва, совершали последователи Альберта де Сальво, так называемого Бостонского душителя из ранних шестидесятых, затем – что их совершали другие убийцы, ни на кого не похожие, поскольку они превосходили его в чудовищности и масштабе своих преступлений. Норман Коллинз в 1969-м убил семерых девушек в Мичигане. В 1873-м Эдмунд Кемпер убил восьмерых и расчленил их тела, в одном случае похоронив голову в саду перед домом, чтобы представлять, как жертва смотрит на него оттуда. В том же году имели место тошнотворное дело Дина Корлла в Хьюстоне, штат Техас, где он убил больше тридцати мальчиков-подростков, и дело Хуана Короны, который убил двадцать пять бездомных в разное время в Калифорнии. В 1980–м Джон Уэйн Гейси был арестован в Дес-Плейнз, штат Иллинойс, за убийство тридцати двух молодых мужчин и подростков. В Англии Питер Сатклифф, известный как Йоркширский Потрошитель, убил тринадцать женщин между 1975-м и 1980-м. Есть все основания полагать, что убийцы вроде Денниса Нильсена встречаются все чаще и чаще и могут представлять собой новый тип «беспричинных» преступников, зародившихся в основном в двадцатом веке. Если, конечно, специалисты не научатся распознавать их симптомы прежде, чем такие люди начнут причинять вред. Сложность, разумеется, в том, что эти симптомы или скрыты от глаз, или выглядят достаточно безобидными: никто из знакомых Нильсена даже не подозревал о его насыщенном воображении, да и его активный характер никогда не давал повода для беспокойства. Можно лишь пожалеть о том, что до 1978–го он не чувствовал необходимости проконсультироваться с психиатром. Его почти наверняка определили бы как потенциально опасного человека.

Не только Бриттейн привлекал внимание к опасности расстройства личности в напряженном обществе. Блэкман, Вайсс и Ламберти в своей работе «Внезапный убийца», а также Саттен, Меннингер, Роузен и Мэйман в статье «Убийца без видимого мотива» (оба исследования – американские) указывали похожие характеристики, включая серьезную социальную изолированность, запутанную сексуальную ориентацию и высокоразвитое воображение, чаще всего связанное с насилием и примитивными потребностями. Кроме того, все они сходятся в том, что объекты исследований демонстрировали довольно ограниченные и поверхностные эмоциональные реакции и впервые начали убивать, когда границы между воображаемой и реальной жизнью начали размываться[45].

Раз к помощи психиатров Нильсен не обращался, можно ли было как-то по-другому заметить его расстройство до начала убийств? Я показал страницу с его заметками опытному графологу, которая, не зная о личности автора заметок, вывела образ, удивительно схожий с характеристиками, описанными Бриттейном. И, очевидно, получившийся портрет ее беспокоил: она спросила меня, как хорошо я знаю автора этих заметок, прежде чем озвучить свои выводы, и с облегчением обнаружила, что опасность мне от него не грозит. У обладателя этого почерка, сказала она, острый ум, но нет никакой самодисциплины, из-за чего он не получил достаточного образования и не отточил свой разум в нужном направлении. Как следствие, вместо того, чтобы направить свою энергию в творческое русло, он обернул ее в разрушение. Он очень хитер и эгоистичен, готов удовлетворять свои потребности и желания любой ценой, поскольку начисто лишен морали. По природе он невероятно агрессивен. А также очень подозрителен и, вероятно, опытный мясник. Ранимый, неуравновешенный и отрицающий любую официальную власть.

По причине, ей самой не вполне ясной, субъект страдал от ощущения собственной неуместности или импотенции (необязательно сексуальной). Чтобы компенсировать это чувство, он постоянно говорит о себе и все время ищет у других подтверждения тому, что с ним все в порядке. Его разум подвержен иллюзиям и мифам, в которые он верит со всевозрастающей убежденностью ценой своей связи с реальностью. Он упрям и способен испытывать жалость к себе, но не к другим – или, по крайней мере, его жалость к другим формируется от интеллектуального признания фактов, в то время как в основе его жалости к себе лежат чистые эмоции. Он всегда занимает в споре оборонительную позицию, но при этом обладает значительной физической силой, которую выплескивает в непреодолимом приступе агрессии, если видит оскорбление в какой-нибудь случайной фразе. Он гомосексуален, хотя и не лишен мужественности. Графолог завершила свой отчет признанием, что этот почерк кажется ей довольно пугающим.