Аларих был возмущен как нападением, так и — если я прав — личностью нападавшего. Оставив идею переговоров с Равенной, готы повернули и возвратились в Рим в четвертый раз. Там они учинили свою третью осаду. Не сомневаюсь, что на сей раз землевладельцы из окрестностей Римауже ждали их с распростертыми объятиями. Готы ненадолго задержались близ стен, но затем Салариевы ворота открылись.

Согласно всем имеющимся свидетельствам, за этим последовало одно из самых цивилизованных разграблений в истории города. Готы Алариха исповедовали христианство и отнеслись ко многим святыням Рима с величайшим уважением. В их число попали две главные базилики — Св. Петра и Св. Павла. Тех, кто укрылся там, не тронули; беженцы, отправившиеся в Африку, впоследствии с изумлением сообщали, что готы даже проводили туда нескольких монахинь и, в частности, одну Марцеллу, прежде чем тщательно обобрать их дома. Не всем — и даже не всем монахиням города — так повезло, но готы-христиане действительно твердо помнили о своем вероисповедании. Они унесли из Латеранского дворца одну огромную серебряную дароносицу весом в 2025 фунтов, подаренную императором Константином, но священные сосуды из собора Св. Петра не тронули. Разрушения зданий также в основном ограничились районом Саларийских ворот и старого здания сената. В конечном итоге даже по истечении трех дней огромное большинство городских памятников и зданий остались нетронутыми, разве что с них сняли то ценное, что можно было унести.

Трудно вообразить ситуацию, при которой в большей мере был ощутим контраст с предпоследним разграблением города — дело рук кельтских племен в 390 г. до н. э. Тогда, как мы знаем из Ливия, основные силы римлян оказались заперты, попав в осаду в этрусском городе Вейи (современная Изола Фарнезе), так что отряды кельтов смогли прямиком войти в Рим. Немногие мужчины, способные носить оружие, оставшиеся в городе, защищали Капитолий с помощью гусей, предупредивших о внезапном нападении, но остальная часть города оказалась покинута. Пожилые патриции отказались уходить и уселись у дверей своих домов в полном парадном облачении. Вначале кельты с благоговением взирали на тех мужей, которые «походили на богов еще и той величественной строгостью, которая отражалась на их лицах». Затем «один из стариков, Марк Папирий, ударил жезлом из слоновой кости того галла, который вздумал погладить его по бороде (а тогда все носили бороды). Тот пришел в бешенство, и Папирий был убит первым. Другие старики также погибли в своих креслах. После их убийства не щадили уже никого из смертных, дома же грабили, а после поджигали» (Liv. V. 41.8–10. Пер. С. А. Иванова).

В 390 г. до н. э. после сожжения города уцелела лишь одна крепость на Капитолии; в 410 г. н. э. лишь здание сената было предано огню.

То, что готы-христиане, проявив уважение к святыне собора Св. Петра, разграбили Рим весьма цивилизованным образом, с учетом ожиданий того, как жаждущие крови варвары врываются в великую столицу империи, может вызывать глубокое разочарование. Куда большее восхищение испытываешь от мысли о разграблении Рима как о высшем воплощении мечтаний германцев о мести римскому империализму, вдохновленных гибелью легионов Вара в 9 г. н. э. Однако после тщательного изучения последствий событий между 408 и 410 г. неизбежно приходишь к выводу, что Аларих не хотел, чтобы Рим разграбили. Его готы то и дело появлялись под стенами города с начала осени 408 г. и могли бы взять его в любой момент в течение двадцати месяцев, прошедших с момента их прибытия, если бы только пожелали. Вероятно, Аларих не беспокоился насчет броских заголовков в исторической прессе и нескольких телег с награбленным добром. Его интересовало совершенно другое. С 395 г. он боролся за то, чтобы вынудить Римское государство изменить свое отношение к готам, зафиксированное в договоре 382 г. Основным его требованием, как нам известно, было дарование готам официально признанного статуса со стороны легитимного имперского режима. Коль скоро его обманули в Константинополе в 400–401 гг., это должен был сделать режим Гонория в Равенне. Осада Рима была всего лишь средством принудить Гонория и его советников к соглашению. Но эта уловка не сработала. В сущности, Аларих переоценил значение города для императорских властей, находившихся в Равенне. Рим оставался мощным символом империи, но утратил значение политического центра «римского мира». В конечном итоге Гонорий, следовательно, мог проигнорировать его судьбу без того, чтобы империя потерпела значительный урон. Дозволение Алариха своим войскам грабить город в течение трех дней стало признанием того, что вся его политика с момента вторжения в Италию в 408 г. была ошибочной. Ему не удалось исполнить то, к чему он стремился, — наладить отношения с Римским государством. Разграбление Рима являло собой не столько символический удар по Римской империи, сколько признание неудачи готов.

Но даже если в тот момент событие имело вовсе не тот резонанс, какого можно было ожидать, Гонорий и его советники вовсе не собирались отдавать Рим готам. Разграбление города стало частью длинного ряда происшествий, имевших куда большее историческое значение. В конечном итоге события конца августа 410 г. имели своими истоками дальнейшее продвижение гуннов в сердце Европы и роковое сочетание вторжения и узурпации, которые потрясли Западную Римскую империю. Ибо хотя разграбление не имело исторического значения, события, частью которых оно стало, имели колоссальное значение для стабильности римской Европы, поскольку они отозвались во всем римском мире. Из Святой земли, как мы видели, Иероним оплакивал падение города, который для него по-прежнему символизировал все хорошее и ценное. В других местах отклики были еще более резкими. Образованные нехристиане, к примеру, доказывали, что это событие стало явным знаком нелегитимности новой имперской религии: Рим был разграблен, потому что охранявшие его боги, ныне отвергнутые, перестали защищать его. В Северной Африке эти соображения в первую очередь поддержали эмигранты из высших классов, бежавшие туда из Италии. Для Бл. Августина это был вызов, на который он ответил, проявив всю мощь своего интеллекта.

Многие из его проповедей можно достаточно точно датировать. В тех, которые относятся к последним месяцам 410 г., он рассматривает ряд вопросов, относящихся к данному событию. Затем он взял некоторые из этих наиболее важных идей и свел их в своем выдающемся произведении: «О граде Божием» (причем многое осталось за пределами этой вещи). Сочинение разрослось до двадцати двух книг и было закончено только к 425 г. Однако первые три книги были опубликованы в 413 г.; они содержат ответы, сразу же данные Августином на вопросы, которые вызвало у его паствы разграбление Рима, причем многие из них были вызваны колкими замечаниями язычников, очернителей христианства.

Немедленный ответ Августина в той или иной степени сводился к мысли «сами дураки». Эта кучка крикливых язычников просто не знала собственной истории! Римская империя претерпела множество катастроф задолго до рождения Христа, и при этом никто не посылал проклятий в адрес божественных сил: «Где были они [боги], когда был убит консул Валерий, мужественно защищавший Капитолий, подожженный беглыми рабами?.. Где были они … когда, при усилении голода, был обвинен в домогательстве царской власти Спурий Мелий, раздававший хлеб голодавшей черни и […] по настоянию того же самого префекта и распоряжению одряхлевшего от старости диктатора Квинкция был убит?.. Где были они […] с появлением страшной моровой язвы?.. Где были они, когда римское войско, безуспешно сражаясь, терпело под Вейями в течение десяти лет постоянные и страшные поражения?.. Где были они, когда Рим взяли, разграбили, сожгли и наполнили трупами галлы?..»