несут чушь. Никто не знает, что есть реальность, и мало кто думает об этом. Мы интересуемся лишь тем, что лежит в сфере иллюзий. Как глупо говорить — мираж в пустыне некрасив только потому, что это оптический эффект!

— Значит ли это, что жизнь не что иное, как путешествие, которое совершает человек, ничем не связанный и беспрестанно скитающийся по изменчивому морю?

— Не совсем. Бури не свирепствуют постоянно, как и ветер не шумит каждую секунду. Иногда он дует ровно и сильно, так что корабль несется вперед, а моряк ликует, наслаждаясь своим мастерством, и восторгается бескрайним горизонтом. Иногда море спокойно, как спящий юноша, и благоуханный воздух, теплый и свежий, наполняет сердце ленивым удовольствием. Океан хранит свои бесчисленные тайны, откровения и самые разные чувства. Так почему же нельзя взглянуть на этот путь как на приятное путешествие, во время которого суровую погоду обязательно нужно принимать наряду с хорошей? И без сожаления ожидать конца и радоваться даже в разгар урагана или бури при воспоминаниях о счастливых беззаботных днях? Почему не уйти из жизни с такими словами: «Я знал и горе, и радость, и страдания, которые окупались удовольствиями. И пусть дорога со всеми ее опасными поворотами привела меня в никуда, пусть я возвращаюсь усталым и постаревшим в тот порт, откуда вышел со множеством надежд, зато я рад, что мне довелось пожить на этом свете»?

— Это значит, что при всем вашем опыте, образованности и умении думать вы не нашли абсолютно никакого смысла! — воскликнул Фрэнк, совершенно обескураженный.

— Я изобрела некий смысл. Как критик, растолковывающий значение символической картины, или школьник, трактующий отрывок, которого совсем не понимает, я по крайней мере сделала свою речь логичной. Я стремилась к счастью и думаю, что в целом нашла его. Я жила, повинуясь инстинктам, и пыталась испытать каждое чувство, которое предлагала познать моя интуиция. Я намеренно отворачивалась от того, что казалось уродливым и скучным, всей душой стараясь сосредоточиться на созерцании Прекрасного, которое рассматривала, как я надеюсь, с тонким пониманием Нелепого. Я никогда особенно не утруждала себя размышлениями о современных понятиях добра и зла, поскольку знала: все относительно. Но я всегда пыталась устроить свою жизнь так, чтобы, во всяком случае, в моих глазах из поворотов вырисовывался красивый узор на фоне темной бессмыслицы.

Мисс Ли замолчала, и необычная улыбка тронула ее губы.

— Но я должна сказать вам, что в отличие от мистера Шенди, который так долго работал над трактатом по обучению сына, что к моменту его окончания Тристрам уже вырос и все это стало ненужным, я не тянула с раздумьями над своей жизненной философией, до тех пор пока не стало бы слишком поздно воплотить в жизнь ее основные принципы.

— Ужин подан, мадам, — объявил дворецкий, войдя в комнату.

— Ничего себе! — воскликнул Фрэнк, вскакивая. — Я и не подозревал, что уже столько времени.

— Но вы ведь останетесь? Думаю, вы не удивитесь, что и для вас накрыли местечко за столом.

— Я заказал ужин домой.

— Уверена, он окажется не так хорош, как мой.

— Никогда еще не видел человека, который кичился бы мастерством своей кухарки больше, чем вы, мисс Ли.

— Подобно тому, как человеку намного легче быть философом, чем джентльменом, мой дорогой, проще культивировать христианское мировоззрение, чем кулинарное искусство.

Они отправились вниз, и мисс Ли приказала, чтобы открыли бутылку шампанского мисс Дуоррис. Она, проявляя цинизм, верила, что плотная еда — эффективный способ избавиться от большинства физических мучений. Кроме того, героически (ведь она была ленивой женщиной) пыталась развлечь своего гостя. Она говорила на самые разные темы, весело и с нежностью, в то время как Фрэнк, закончив ужинать, бесконечно курил трубку. Наконец Биг-Бен пробил двенадцать, и, изрядно повеселев и погрузившись в философские размышления, Фрэнк поднялся и взял за руки мисс Ли.

— Вы золотая женщина! Я был практически раздавлен, когда пришел, а вы вдохнули в меня жизнь.

— Не я! — воскликнула она. — А шоколадное суфле и шампанское. Я всегда считала, что человеческая душа особенно восприимчива к кулинарному искусству. Лично я никогда не ощущаю такого душевного подъема, как после легкого переедания. На вашем месте я не стала бы так сжимать мне руки.

— Вы единственная женщина из всех, кого я знаю, с кем так же интересно говорить, как с мужчиной.

— Ей-богу, была бы я на двадцать лет моложе, наш юноша предложил бы руку и сердце мне!

— Скажите лишь слово, и я поведу вас к алтарю.

— На сегодняшний день я должна гордиться, что получила предложение на пятьдесят седьмом году жизни. Но если я выйду за вас замуж, куда же вы будете ходить днем на чай, мой дорогой?

Фрэнк рассмеялся, но его голос, когда он ответил, зазвучал так, как будто он был готов разрыдаться.

— Вы милое, доброе создание. И я уверен, что никогда и вполовину не буду предан любой другой женщине так, как вам.

Его чувства, должно быть, тронули мисс Ли, потому что в ее интонации не слышалось больше привычной холодной сдержанности.

— Не будьте полным глупцом, мой дорогой! — воскликнула она и, когда за ним закрылась дверь, мысленно добавила: «Благослови Бог этого мальчика! Жаль, что я не его мать».

Глава 13

Два дня спустя мисс Ли отправилась в Теркенбери. На станции ее встретила Белла и рассказала, что, как они и договорились, пока ни слова не было сказано о предстоящей свадьбе. Она просто объявила, что Герберт Филд, которого она желала познакомить с отцом, придет на чай. Декан с радостью приветствовал мисс Ли.

— С вашей стороны любезно и просто прелестно озарить своим светом нашу провинциальную темноту, моя дорогая! — заявил он, взяв ее за руку.

— Не берите меня за руку, Элджернон. Мне сделали предложение вечером в субботу, и я до сих пор вся дрожу.

— О, Мэри, вы должны нам об этом рассказать! — с восторгом откликнулась мисс Лэнгтон.

— И не собираюсь! Я сказала Элджернону только потому, что заметила: обычный мужчина не испытывает никакого уважения к одинокой женщине, если на ней нельзя жениться.

— Но почему вы не привезли своего друга, доктора Харрелла? — поинтересовался декан. — Я только сегодня купил латинский гербарий, составленный в семнадцатом веке, который, я уверен, заинтересовал бы доктора.

— Можно подумать, он понял бы хоть слово, мой дорогой Элджернон! Кроме того, я подумала, одного уголька из пылающего огня вам будет вполне достаточно.

— Ах, Полли, не хотел бы я примерить ваши туфли в Судный день[54], — покачал он головой.

— Я