Фидель завершил манифест «директивами стране», состоявшими из шести пунктов, в которых он призывал к тотальному саботажу во всех основных отраслях экономики. Кроме того, Кастро призвал народ к организованному «гражданскому сопротивлению» по всей Кубе, к сбору средств для «покрытия возрастающих нужд Движения» и к «всеобщей революционной забастовке», которая должна предельно обострить борьбу с Батистой.

Доказывая необходимость поджогов плантаций сахарного тростника, Фидель писал: «У тех, кто призывает рабочих подумать о своем благополучии, пытаясь отвратить их от этих мер, я хочу спросить: "Почему вы не думаете о рабочих, когда платите им нищенские зарплаты, когда обманываете их с пенсиями, когда вместо жалованья даете им облигации и морите голодом в течение восьми месяцев?"[15] За кого мы проливаем нашу кровь, если не за бедняков? Что стоит немного поголодать сейчас, если завтра в наших руках могут оказаться хлеб и свобода?»

Воззвание Фиделя, однако, содержало довольно серьезный обман. Он заявлял, что ряды его армии «постоянно пополняются» благодаря «поддержке крестьян», однако в тот момент эта поддержка была не совсем добровольной: Фидель, так сказать, «купил» ее, заручившись преданностью Кресенсио. Следует также напомнить, что весь отряд мятежников чуть было не оказался уничтожен вследствие предательства крестьянина Эутимио Герры, а многие другие крестьяне, смертельно боявшиеся военных, бежали из сьерры. Поэтому, при всех замечательных исключениях, те крестьяне, на которых повстанцы полагались, как правило преследовали какой-то личный интерес, в частности денежный. И конечно, тот факт, что при разговоре с незнакомыми крестьянами Фидель выдавал себя за военного, показывает, что он прекрасно знал, насколько ненадежна преданность селян.

Так, уходя в горы с фермы Диаса, Фидель остановил одного крестьянина и сказал ему, что он и его люди представляют «гуардию рураль» и что им нужна информация о «революционерах». Крестьянин, перепугавшись, стал говорить, что ничего о них не знает, но Кастро не стоило большого труда выбить из крестьянина обещание, что если в будущем он увидит что-либо подозрительное, то незамедлительно отправится в ближайший гарнизон и доложит об этом. В конечном счете Фидель сказал ему, что они революционеры и защищают бедных, но, поскольку он проявил готовность помогать «гуардии», его следует повесить. Че пишет: «Реакция крестьянина, его звали Педро Понсе, была поразительна, он весь вспотел и затрясся: "Нет, как это, пойдемте ко мне, я угощу вас курицей с рисом". Фидель разразился тирадой по поводу того, что крестьяне не оказывают нам должной поддержки, после чего мы приняли приглашение к столу».

Этот эпизод не попал в опубликованные очерки Че о войне — без сомнений, по той причине, что он свидетельствует, как далеко мог заходить Фидель в своей склонности хитрить и обманывать.

Но Кастро, похоже, знал, что делает. Хотя некоторые гуахиро были готовы оказать поддержку и без принуждения, для большинства крестьян повстанцы были как кость в горле, поскольку они несли в Сьерра-Маэстру смерть и нестабильность, не предлагая ничего взамен. Преимущество по-прежнему было на стороне военных. Они контролировали города и окрестные дороги, и у них были все возможности, чтобы, кнутом и пряником, переманивать на свою сторону таких людей, как Эутимио Герра. Если Фидель хотел, чтобы крестьяне сьерры пошли за ним, ему нужно было обеспечить себе военное превосходство.

Когда в конце февраля повстанцы отошли в горы, они обнаружили, что жесткие превентивные меры со стороны военных, направленные против местного населения, возымели эффект. Все до одного гуахиро четко осознали, что любой, кто будет помогать повстанцам, понесет наказание. В частности, партизаны узнали, что их главный поставщик провианта убит солдатами майора Касильяса. Когда через несколько дней после этого они направились к дому родителей убитого, те заперлись изнутри и, наотрез отказавшись выходить, стали кричать им, чтобы они убирались прочь.

Гражданское население оказалось между молотом и наковальней: с одной стороны, неистовая жестокость военных, с другой — угроза возмездия тем, кто пособничает военным, со стороны повстанцев. Но от гражданской войны сложно было ожидать чего-то другого, и, совершив казнь Эутимио Герры, Че выдвинулся на первые роли во внедрении новой политики «быстрого революционного правосудия».

18 февраля, когда члены Директората готовились покинуть ферму Диаса, где-то неподалеку раздался пистолетный выстрел, заставивший всех присутствующих схватиться за оружие. Но тревога оказалась ложной: «Мы тотчас услышали возгласы "Все нормально, все нормально", и перед нами появился Гальего Моран, раненный в ногу пулей из пистолета 45-го калибра… Я оказал ему первую помощь, введя дозу пенициллина и наложив на ногу шину… Фидель и Рауль обвинили Морана в том, что он намеренно сделал это. Я не знаю, что думать».

Моран, вероятно, испытывал глубокий страх перед Че Геварой. Он знал, что «дезертирство, неповиновение и пораженчество» караются смертной казнью, а самого его в открытую подозревали в желании дезертировать. Казнив Эутимио Герру, Че показал, что лично готов приводить приговор в исполнение.

Позже, подводя итог жизни Гальего, перешедшего на сторону Батисты, Че писал: «Последующая судьба Морана, его предательство и смерть от рук революционеров в Гуантанамо, судя по всему, подтверждают, что он выстрелил в себя намеренно». Это короткое заключение к рассказу Гевары о Моране сходно с другими его портретными зарисовками людей, принимавших участие в войне. Осознавая свою роль архитектора новой официальной истории Кубы, Че стремился каждого из них наделить какой-нибудь архетипической чертой из тех, что следует культивировать или искоренять на «новой» Кубе. Эутимио Герра, в его представлении, — крестьянин, чья душа оказалась гнилой, чье имя стало синонимом предательства и чьи ошибки никогда и никто не должен повторить. Хулио Сенон Акоста, напротив, изображен Геварой как мученик революции, образец для подражания. Гальего Моран был дезертиром и к тому же предателем. Его бесславный конец, как подчеркивает Че, был общей участью всех врагов революции. Внутренние враги ничуть не менее опасны, чем внешние.

Лишь некоторые из участников повстанческого движения были, в глазах Че, свободны от подозрений. С кальвинистским жаром преследовал он всех тех, кто сбивался с «правильного пути». Убежденный в своей правоте, Гевара, словно инквизитор, всматривался в окружающих его людей, стремясь выявить тех, кто может представлять угрозу революции.

IV

Повстанцы ушли в горы, но недалеко, так как ожидали назначенного на 5 марта прибытия добровольцев Франка Паиса. Тем временем у Че с новой силой разыгралась астма. Впоследствии он писал: «Лично для меня это были самые мучительные дни войны».

Но и в дальнейшем Че также периодически приходилось вести изнурительную борьбу со своей хронической болезнью, что вызывало восхищение его товарищей, видевших, какая ему требовалась сила воли, чтобы выдерживать затяжные переходы повстанческой армии. Впрочем, многим из них приходилось помогать Геваре и даже нести того на спине, когда он совсем не мог передвигаться. Так удивительно распорядилась судьба, что Че нашел себе вторую родину во влажной субтропической стране с самым высоким в Западном полушарии процентом больных астмой.