и боевой эскадрильи Захсенберга заявил, что не присоединялся к требованиям Железной дивизии и не отказывался подчиняться. 25 августа он лишь сообщил, что полк «Балтенланд» поддерживает пожелания Железной дивизии. Однако еще в тот же день полк заявил, что целью фрайкоров является только получение разрешения на борьбу с большевизмом. Капитан Зиверт, принявший тогда на себя командование объединившимися в Немецкий легион фрайкорами, в этом же духе обратился и к министру рейхсвера, через капитана Медема попросив его распространить «Воззвание немецких фрайкоров к германскому Отечеству и всем культурным народам Земли»[316]. В нем правительству и зарубежным странам пытались разъяснить, что для фрайкоров дело заключается исключительно в том, чтобы «защитить границы нашего Отечества от неслыханных бедствий, которые принесло бы нашему народу вторжение большевистских орд».

«Если мы и хотели бы упорно держаться здесь и далее, то делаем это не из империалистических или реакционных причин: мы намерены выполнить неуклонный долг перед Отечеством и принятую на себя миссию перед всем человечеством!».

В сопроводительном письме министру рейхсвера можно найти и такие, еще и сегодня[317] заслуживающие внимания, фразы:

«Мужчины, дисциплинированные внутренне и внешне, вставшие на путь борьбы с большевизмом, не могут не быть проникнуты убеждением, что это явление должно быть уничтожено, чтобы не исчезла культура всего мира, в том числе и Германии. Чудовищная нищета, которую несет с собою большевизм, пробирает до самого сердца. Большевизм нельзя постигнуть теоретически, только тот, кому довелось пережить его, постиг и ненавидит его. Мы убеждены, что большевизм автоматически проникнет в тот вакуум, который образуется в Курляндии после ухода немецких солдат, а она, безусловно, падет жертвой той ядовитой бациллы большевистской пропаганды, что может проникнуть через любой фронт.

Вторым мотивом нашего воззвания, пусть и не высказываемым столь открыто, является национальный. Германия духовно, морально больна и истощена. По нашему убеждению, она исцелится не партийно-политическими движениями справа или слева. Это должно исходить из глубины ее, из души каждого из нас в отдельности. Германии надо вновь показать подвиги идеалистического самопожертвования ради идеи и направить ее на это».

Несколькими месяцами спустя капитан-цур-зее Зиверт своей кровью заплатил за такое идеалистическое понимание своего долга.

Майор Бишоф 27 августа от лица Железной дивизии доложил, что отход от прежних требований был бы равносилен полному распаду. Чтобы не допустить этого и спасти Латвию и Родину от несчастья, он и сделался глашатаем воли солдат. 29 августа он подчеркнул свою позицию тем, что вновь не позволил провести повторно приказанный вывоз 3-го батальона 3-го Курляндского пехотного полка (фрайкора Рикхоффа). 5 сентября он озвучил заявление, что мог бы отказаться от выставленных правительству требований экономического рода, если бы этим можно было добиться гарантий Железной дивизии для дальнейшей борьбы с большевизмом.

Поначалу это давало свои плоды. Но и настойчивое указание офицера-связного в Митаве на угрожающее положение на эстонско-латышском антибольшевистском фронте, а под Псковом мог последовать настоящий прорыв[318], по-видимому, было проигнорировано инстанциями на Родине. Эвакуация, не считая составов с матчастью и отправки небольших формирований, была прервана. Когда и в какой форме Антанта вернется к своему требованию о выводе войск, было неизвестно.

Министр рейхсвера 5 сентября телеграфировал в командную инстанцию «Кольберг»:

«Остаюсь при решении относительно быстрого очищения Курляндии. Иных гарантий солдатам на Востоке, кроме их вступления в рейхсвер, дано быть не может. Выставленные войсками в Прибалтике требования по большей части невыполнимы. От офицеров и нижних чинов следует требовать безусловного подчинения приказам германского правительства. Упорствование в отказе от него будет иметь следствием разрыв отношений, прекращение выплат и довольствия, а также юридическое преследование».

Размышления

И сегодня очень тяжело найти точку зрения на события августа 1919 г., которая устраивала бы все заинтересованные стороны.

Можно вполне понять, что правительство Германии, недавно подписавшее Версальский мирный договор, вынуждено было избегать любых возможностей нового конфликта с державами Антанты, которые частично мирный договор еще не ратифицировали[319], а потому не были связаны в выборе своих средств. В этом оно учитывало настроение подавляющего большинства германского народа. Однако, несомненно, можно представить и правительство с более выраженным национальным чувством и более твердой волей, которое, вероятно, использовало бы возможность с самого начала похоронить мертвящий эффект от версальского диктата. Какого бы результата добились этим и удалось ли бы вновь воодушевить на национальный подъем народ, большинство которого было увлечено совершенно иными целями, сегодня уже выяснить невозможно.

Военные инстанции на Родине – военное министерство, командная инстанция «Кольберг» и Верховное командование «Север» – в отношении вопроса о Прибалтике единую позицию выработать не смогли. Их поведение порой отличалось известными колебаниями. Некоторые подчиненные инстанции иногда выходили за рамки планов вышестоящих органов. В любом случае давали себя знать последствия от 5-летней войны[320] и глубокого потрясения от революции.

Войска и их командиры уже не могли быть так просто удержаны в рамках железного подчинения, как это было в военное и довоенное время, а до того было воспитано за две сотни лет прусско-германской выучки солдат. Они ощущали самих себя ответственными за судьбу своего Отечества и полагали, что обязаны действовать так, чтобы не ошибиться в выборе средств. Возможно ли было в вопросе о выводе войск учесть мнение хотя бы ответственного за него в первую очередь командующего корпусом или по меньшей мере подождать до предстоящего уже накануне его отзыва, остается неизвестным. Дела обстояли так, что командиры прибалтийских частей должны были под давлением любви к Отечеству решиться на формальное несоблюдение субординации.

Как следует оценивать такие соображения на фоне высоких патриотических целей, которыми руководствовались в те дни командующий Железной дивизии и его помощники – капитан-цур-зее Зиверт и командиры отдельных фрайкоров, их мужественное выступление в защиту подчиненных – а они полагали, что последние оскорблены и находятся в опасности, – придется оставить на усмотрение солдатской совести. Именно поэтому майор Бишоф и принял тогда на себя всю полноту ответственности за свое решение. Он и сегодня несет ее перед судом истории[321]. Однако каждый немец, который вообще может представить себе, что такое самостоятельные действия в столь сложной ситуации, может только пожалеть, что бойцам в Прибалтике и их командирам в отличие от Йорка[322] не суждено было оправдаться за счет победного итога. Им пришлось утешаться лишь тем, что они стремились свершить великое.

Весьма примечательна и позиция командующего корпусом, который сразу же по своему возвращению столкнулся с необычайно острым кризисом. При всей сумятице той вышедшей из берегов эпохи он сумел сохранить убеждение в непременной необходимости железной