мумия в корпии, опиравшаяся на сосуды с ибисом и бальзамированной собакой. Прелестная старинная греческая статуя Минервы из бронзы стояла в одиночестве посередине на консоли. У ног ее лежало несколько китайских книжек и бумажные свитки, которые китайцы жгут в виде жертвоприношения своим божествам. Но кто сможет описать это странное разнообразие, это собрание редкостей, пустых, красивых и отвратительных.

На камине величественно восседал индусский божок с нагим животом и глупо раскрытым ртом; сидел на поджатых ногах настоящий символ учения Брамы, учения, называющего одурение покоя единением с Великим Духом. Около этого уродца плясали пастушки из севрского фарфора и старого саксонского фаянса, блестели раковины громадных улиток, странной формы окаменелости, раковинки, нанизанные на шнурок, употребляемые где-то неграми вместо денег, куски сталактитов и шишки Ливанских кедров.

Ни пересчитать, ни пересмотреть!

Висевшее над камином зеркало было вогнутое и в нем отражалась в уменьшенном виде вся комната и прелестный вид из окон. Перья африканских и американских птиц, уложенные в громадные веера, сшитые в красивые пестрые накидки, украшали стену над диваном. Тут же рядом на перекладине сидел белоснежный попугай с искривленным красным носом, потирая клюв о блестящие когти и изредка потряхивая крыльями.

— Это музей, а не комната, — сказал Ян, садясь около Ягуси.

— А! И мне сначала казалось это странным и смешным, но теперь я привыкла ко всему. Отец мой любит эти коллекции; они наводят его на воспоминания о путешествиях по свету. Например, эта шкура льва под столом, этот тигр на стене, на котором блестят индейские ножи, это его охотничьи трофеи. Где он только не был! И чего не видел!

— Как же он сумел все это собрать?

— Постепенно. Из разных частей света собрал оставленные у друзей вещи, когда поселился в Литве, около меня и ради меня. Я ему так обязана! Ведь это большая жертва! Он, бедный, так скучает в покое и однообразии! Ежедневно вечером вздыхает и шепчет, повторяя, что его тянет на северный полюс. Он видит там какие-то населенные страны, где еще на всех картах белые пятна. Ему бы хотелось поплыть туда, несмотря на глыбы льда, преграждающие путь. Но откуда взять денег на это путешествие? Кто с ним поедет? Кто захочет уверовать в этого нового Колумба?

Ягуся, говоря это, посмотрела на Яна и спросила его, понизив голос и украдкой взглянув на отца:

— Ас вами что творилось в эти годы? Где вы были?

— В Варшаве, потом в Риме, потом я хоронил бедную мать, которой успел закрыть глаза! Теперь…

— О! Теперь, слыхала! Вы больны глазами каштелянши, как говорит отец, — добавила она с улыбкой. — Мой отец знает все. Но он также говорит, что это пройдет.

— Откуда же он знает? — спросил смущенный Ян.

— Откуда? Не умею разгадать загадку! Но он знает все! Знает все! Странный человек! Если бы я его не любила, я бы его опасалась. Спросите его о ком хотите, о чем хотите: отвернется, подумает долго, посмотрит вдаль, углубится в себя и скажет вам все, что вы хотели знать. Если б я не знала, что он набожен, я бы думала, что это колдовство! А люди, которые его не понимают, называют сумасшедшим… — добавила она печально.

В это мгновение, хотя, казалось, доктор Фантазус их не слушает, он вдруг повернулся и, положив руку на колено Яна, промолвил:

— Да, зовут меня сумасшедшим! Почему? Потому что я им подробно рассказываю о смерти Сократа и толкую элевзинские мистерии; описываю им китайскую стену Ши-Хоанг-Ти, которая является действительно великим творением, быть может большим, чем превращенные огнем в стекло развалины Бальбека; рассказываю им о пустынях и трясинах Америки, населенных чудовищами; рисую индусские пагоды; знаю больше, чем знают они, вот почему говорят, что я сумасшедший.

Ян ничего не ответил; он посмотрел ему в глаза, но не смог поймать блестящий взгляд доктора.

— Говорят, что я сумасшедший, — добавил он несколько возбужденно, — потому что я им доказываю, что я был свидетелем завоевания Мексики, открытия Америки и покорения Китая монголами, и кроме того — современником Аспазии, Алкивиада, Солона, воином Фермопил, что я прекрасно знал Леонида и был с ним в большой дружбе. Как жаль, что его здесь нет!

— Доктор, в это немного трудно поверить, — сказал Ян.

— Вам! Конечно. Но у вас неправильный взгляд на прошлое. Вы думаете, что то, что было, было и прошло; а я вам говорю, что то, что было раз, есть и продолжает быть. Можно туда пойти и взглянуть, и жить прошедшим, можно путешествовать в древние века, как путешествуют в Китай, в Америку, в Бомбей и Калькутту. Говорю тебе, можно пойти в прошлое.

— Но дорога?

— А! В этом вопрос! Дорогу знаю только я! Подлинная, но чертовски трудная…

Он встал и прошелся по комнате.

Мамонич не очень-то прислушивающийся к разговору, так как он не был нов для него, рассматривал альбом на столе и позвал Яна. Тот нехотя встал от Ягуси и подошел к другу. Громадная потертая книга в переплете из черной твердой кожи с застежками очевидно азиатской работы содержала лица, костюмы, сцены и виды различных стран. На каждой странице была дата. С удивлением Ян нашел здесь голову Понтия Пилата.

Увидев последнего, доктор вдруг воскликнул:

— А! Пилат! Бедный Пилат, слабый характер погубил его! Это был не злой человек, но он странно поддавался чужому влиянию; даже жена водила его за нос; притом он слишком заботился о популярности, о мнении толпы! Пилат это символ людей, которые ничего не делают сами по себе; в корне они, быть может, хороши, но благодаря бесхарактерности становятся орудием злых.

Дата, помещенная под Пилатом, была историческая, на год раньше страстей Христовых; приписка с натуры делала этот рисунок непонятным. Ян и Тит взглянули друг на друга.

— А, а, и вы, как видно, считаете меня сумасшедшим! — воскликнул доктор Фантазус. — Ха, ха!

— Ведь не станешь же ты отрицать, — перебил Мамонич, — что рассказываешь нам несколько странные вещи.

— Может быть, они и странны для вас, привыкших всю жизнь смотреть лишь под ноги. Все, чего мы не знаем, кажется нам впервые странным. Если бы ты никогда в жизни не видел червяка, мухи, не слыхал о них и вдруг их увидал — не правда ли, ты бы их принял в первый момент изумления за воплощение Великого Духа?

Вдруг заметив Ягусю, воскликнул, опомнившись:

— Ягуся здесь! А мы болтаем Бог знает о чем! Вот,