Мне оставалось преодолеть три лестничных пролета, пройти метров пятьсот до подземного перехода, а там уж и станция метро. Пять минут хода, если не отвлекаться. Но мы и не будем отвлекаться. Ну-ка, где там мой Пушкин? Где там мой окопный талисман?

«Мчатся-тучи-вьются-тучи-неви-димко-юлу-на...» — принялся бубнить я, спускаясь по лестнице.

Один пролет готов.

«Осве-щает-снегле-тучий-мутно-небо-ночьму-тна...»

Еще один пролет.

«Еду-еду-вчистом-поле-коло-кольчик-диндин-дин...»

Третий, последний пролет. Никого. Проверим карабин, чтобы не выпал из-под куртки. Поправим лямку рюкзака, откроем дверь. Теперь направо.

«Страшно-страшно-поне-воле...»

— Исаев? — неуверенно спросил кто-то сзади.

Мне надо было двигаться вперед, не убыстряя ходьбы: мало ли какого Исаева там окликают? Кроме меня, Исаевых в Москве человек тысяча, а то и больше. У нас в батальоне было аж пятеро Исаевых, в том числе замкомбата. И вообще, на затылке у меня фамилия не написана.

«Стра-шно-стра-шно-по-не-во-ле...»

Страшно не было. Однако я сбился с ритма, зачастил, поневоле прибавил шагу. Не на много, но прибавил: после контузии нервы ни к черту...

— Исаев! — вновь послышалось сзади. Утвердительно. Повелительно. — Стой! Стой, кому говорят!

На ходу я выхватил из-под куртки свой КС-23«С» и, не поворачиваясь, выстрелил назад через левое плечо. Сделал я это машинально, на чистом автопилоте.

Тьфу ты, зараза! А я-то говорил Другу, что уже избавился от армейской привычки сперва стрелять, потом думать...

Единственной тюрьмой в моих апартаментах был сортир: он запирался снаружи. Туда я Сашку и втолкнул, по пути оттаскав ее за ухо. Дряни еще сильно повезло. За ресторанную подлянку ее следовало замочить в сортире или уж, как минимум, изукрасить фейс синяками, симметричными двум моим. Око за око, фингал за фингал.

Но мужское сердце отходчиво. Я быстро сообразил, что до прямого эфира в «Останкино» времени у меня остается с гулькин хрен. Либо я его трачу на экзекуцию, либо на свой макияж. Одно из двух. Французский пятитомный маркиз предпочел бы первое, я же сделал выбор в пользу второго. Садизм второпях — это вульгарно. Тем паче, рассудил я, домашний арест будет для сучки наказанием побольней простой трепки. Дрянь давно мечтала попасть со мною на ТВ. Столько соблазнов! Увидеть живьем Илюшку Милова, потрогать пальцем теледиву Карину Жеглову, встретить в коридоре Леню Якубовича и скорчить ему рожу...

Фиг тебе теперь, а не рекламная пауза. До поздней ночи прокукуешь в клозете.

Чтобы кара выглядела неотвратимой, я пропихнул сучонке под дверь свой роман «Дырочка для клизмы» — вместо рулона пипифакса, который я предусмотрительно изъял. Попользуйся-ка этим, дорогая.

— Ты жопа, Фердик! — взвыла из-за двери Сашка. Ей не приглянулось отличное парижское издание на толстенной глянцевой бумаге.

— Париж — это праздник, который всегда с тобой, — находчиво ответил я и пошел к зеркалу.

Пока я приглаживал брови, накладывал тени и тональным кремом маскировал синяки, дрянь бушевала в заточении. Сперва она колотила по трубам, потом била склянки с моею парфюмерией, а, прикончив пузырьки, принялась распевать во всю глотку.

— Дэн Сяопи-и-и-ин-н-н! — орала она. — Гаварил по-китайски! Дэн Сяопи-и-и-и-н-н! Гаварил по-китайски! Дэн Сяопин, Дэн Сяопин не пил крепленых ви-и-и-ин!..

Это была некрофильская фишка сезона: копродукция облезлого Гребня с трупом «Нау». Паршивка знала, что я терпеть не мог обоих, и нагло давила мне на психику.

Пой, ласточка, пой, криво ухмыльнулся я в зеркало, штукатуря себе физиономию. Рок-н-ролл мертв, а Изюмов наоборот. Кто не верит, пусть быстрее включает свой телик. Сегодня я одним махом уделаю всю троицу надутых болванов, мечтающих стать президентами России. Скоро им крышка. Старикану, лысому кренделю и говорящему генеральскому сапогу даже втроем не одолеть популярного мастера художественной брани. В прямом эфире политик всегда слабее хулигана. Он тебе аргумент, а ты ему: сам дурак! — и показываешь задницу во весь экран. Публика в отпаде...

Я чуть отступил от зеркала, оценивая качество штукатурки. Совсем замазать свежие синяки мне не удалось. Слой крема только превратил синие фингалы в бледно-голубенькие пятна. Ничего, сойдет. Пусть думают, что это намек на мою секс-ориентацию.

Тем временем сучка в клозете уже покончила с роком и переключилась на попсу. Уверен, она не случайно выбрала хитовую «Песню про куриные окорочка»: напоминала, дрянь, как меня сегодня били жареной курицей по морде.

— Ты мой мясной рацио-о-он, — доносилось из сортира, — летаешь, летаешь, лета-а-аешь... О том, что ждет тебя бульон, не знаешь, не знаешь, не зна-а-аешь...

Счастье, подумал я, что удалось избежать их фирменного блюда. Свинина слишком тяжела для желудка, а особенно для лица. После встречи с летающими поросятами я бы простыми синяками не отделался.

Завершив макияж, я водрузил на макушку свой кепарик и остался доволен отражением. Вот вам телегерой дня — изрядно ощипанный, но непобежденный. Будущая звезда прямого эфира во всеоружии. Остается взять с собой рекламный реквизит.

«Господа спонсоры, — мысленно обратился я к отсутствующим Липатову, Чешко и Звягинцеву. — Таких козлов, как вы, природа-мама давно не производила на свет. Всемирная лига отъявленных жадюг присудила бы вам диплом «За копеечную скупость во время избирательной кампании». Отказавшись заплатить за обед, вы унизили не меня. В моем лице вы оскорбили всю современную литературу, чьей неотъемлемой частью я являюсь. Поэтому я, писатель Фердинанд Изюмов, торжественно плюю на вас!»

Я плюнул в зеркало, пять секунд полюбовался результатом и лишь потом не без сожаления стер плевок рукавом. Делать нечего, придется напоследок попахать на проклятых козлов. Без них накроется халява в «Лагуне», а без халявы разбежится моя голубая гвардия. И кто мне обеспечит охрану с массовкой? Пушкин, что ли?

Достав из шкафа свою атасную сумку из крокодиловой кожи, первым делом я положил туда три пакетика с пирожными «сатурн». Хватит по одному на каждого конкурента. Стоит им разинуть варежки, чтобы провякать о своей горячей любви к народу, — как в каждое открытое хайло я метну по пирожному. Ам-ам! Подарок от фирмы номер один! Прожевали? Теперь закурите. Это уже будет подарок номер два. Дым отечества нам сладок и приятен...

Три пачки «Московских крепких» отправились вслед за пирожными. Подарком третьим и последним станут три упаковки изделий господина Звягинцева — новеньких, ни разу не надеванных. Чтобы меня не вытурили из кадра раньше срока, изделия придется рекламировать молча. На языке жестов. С помощью мимики и среднего пальца.

Для порядка я произвел у зеркала два-три жеста и счел их убедительными. Можно трогаться в путь. Покидая апартаменты, я прощально прихлопнул ладонью по двери клозета.