В ответ громыхнул разъяренный рокот:

- А я велю тебе заткнуться, сопляк! Стой и смотри! Уж коли пришёл на обучение к Отто Бомбасту Батисту, будь любезен делать то, что скажу я!

Громоздкая туша палача повернулась к младшему Белье.

- И я говорю тебе, дружочек: мне плевать, что сотворил этот несчастный! Я хочу, чтобы он рассказал всё, но и тогда вряд ли остановлюсь! Ты же жди, пока он поведает нужное нам, чтобы потом иметь возможность передать сказанное Гроссмейстеру! Но не смей прерывать! Стой молча, а Батисту дай заниматься тем, что он умеет!

Франсуа Белье, ученик палача, застыл так, будто в пыточной камере появилась живая статуя – из тех, что с непревзойдённым искусством творил покойный Виорел Аким.

Максим чувствовал невыразимую жалость к несчастному Николя. Чувство это подогревалось угрызениями совести – ведь именно их с Фёдором поступки стали невольной причиной страданий драгуна, пусть даже врага, который, ничтоже сумняшеся, убивал русских, но, всё же, человека, несомненно, достойного. Можно бы, конечно, прикончить отвратительных палачей и вызволить старшего брата, но таковые действия тотчас раскроют присутствие в замке посторонних: станешь палить из пистолета – звуки выстрелов услышат на другом конце переговорной трубы, попытаешься вылезти и решить дело саблей – Батист с подручным успеют поднять тревогу.

Даже покинуть проклятое место нельзя: шахта, ведущая наверх – вот она, почти над головой, но начать подъём и при этом не выдать себя ни единым звуком – просто немыслимо. Остаётся одно – ждать, когда палачи уберутся из камеры пыток. Ждать, и желать несчастному Николя скорейшей смерти, несущей избавление от мук.

- Ну, ехидна, ты же не хочешь выставить меня лжецом перед достопочтенным мэтром Гроссмейстером? – почти ласково обратился Батист к пришедшему в себя пленнику, а затем, словно ребёнка, поднял его на руки.

Узник застонал и тихо-тихо просипел:

- Господь обращает князей в ничто, делает пустым судей земли.

Удовлетворенно хмыкнув, палач обратился к статуе Франсуа в углу:

- Здесь мы имеем дело либо с необъяснимым упрямством, либо с помешательством! Придётся отделить первое от второго. Для этого упомянутый мной «Танец с дьяволом» подойдёт как нельзя лучше.

Зажав в тиски одну кисть руки пытуемого, а вторую взяв в клещи, Простой Батист заставил бессильное и изувеченное тело вскочить на ноги и затрепетать в ужасающем подобии танца.

- Как тебе это? – торжествующе взревел палач. – Не хочешь ли вспомнить кое- что такое, чего я не знаю?

Батист стал вращать клещи, отчего Николя заплясал вдвое проворнее и громко закричал:

- Придут дни, и все, что есть в доме твоем, и что собирали отцы твои до сего дня, будет унесено в Вавилон. Ничего не останется[182]!

Батист явно не удовлетворился услышанным. Освободив Николя и позволив ему растянуться на полу, чудовище изрекло:

- Придётся прибегнуть к моему любимому методу! Берем скобель, который потому так и зовется, что им соскабливают кору с дерева. Нет, это, пожалуй, оставим напоследок, а сейчас я утомился и хочу есть. Пойдём же, Франсуа, воздадим должное доброму красному вину и искусно зажаренному каплуну, после чего продолжим наши труды.

Максим неожиданно понял, что за все время, проведенное здесь, так и не увидел палача с ног до головы. В круг света всегда попадала лишь какая-то часть Батиста. «Кошмар!» – беззвучно сказал Крыжановский, наблюдая, как огромная туша выходит из пыточной.

Франсуа же за ним не последовал, а задержался возле лежащего на полу брата. Накинув ему на шею верёвочную петлю и прижав грудь коленом, быстро задушил.

- Прошлое напоминает о милосердии, прощай, братец! – сказал он и выбежал за дверь. В замке два раза щёлкнул поворачиваемый ключ.

Минуту компаньоны молчали, а затем дали волю чувствам, изрыгнув подходящие случаю ругательства. Толстой, придя в себя первым, зажёг прихваченную в келье Ленуара свечу и осветил уходящую вверх шахту.

- Мосье Александр оказался прав: смотри, Максимус, здесь в камне кругом наделано выбоин для удобства, э-э, брат, да ты никак продолжаешь терзать себя угрызениями. Без надобности это нынче, а вот на обратном пути, ежели позволит время, стоит заглянуть к господину Прозектору, побеседовать, так сказать, о вечности.

- Твоя правда, – тряхнул плечами Максим и первым начал подъём – ему очень захотелось как можно быстрее покинуть ужасное место. Откуда-то сверху проникал тусклый рассеянный свет, вполне позволяя разглядеть выемки в стенах, выбитые безвестными лазутчиками почивших орденских владык. Следует сказать, что лазутчики постарались на славу – подниматься было удобно и безопасно. Достигнув горизонтального ответвления, идущего вдоль первого дворцового этажа, компаньоны останавливаться не стали, а продолжили путь наверх. И вот, наконец, второй этаж. Здесь Максима с Фёдором поджидал сюрприз: Ленуар указывал, что Елену держат в последней комнате этого этажа, но в каком крыле, в правом или левом, ежели шахты ведут в обе стороны?

- Есть одно дело, mon ami, о котором мы оба знаем, но коего доселе ни разу не обсуждали, – удобно усевшись и свесив вниз ноги, заявил Толстой. Я о том, как будем делить девушку?

- Думаю, следует предоставить выбор ей, – жёстко ответил Максим. – А чего это ты взялся делить шкуру неубитого медведя?

- Так самое время, душа моя, самое время. Елена ждёт в конце шахты. Шахт всего две, нас тоже двое, улавливаешь мысль?

- Похоже, ты предлагаешь разыграть шанс?

- В яблочко, mon colonel! Положимся на судьбу и отправимся каждый в свою сторону, но прежде поклянёмся, что тот, кто останется с носом, смирится с неудачей и не станет продолжать соперничество.

- Согласен, – просто ответил Максим. – Даю слово чести подчиниться выбору судьбы, каким бы он ни был.

- Даю слово чести, подчиниться выбору судьбы, каким бы он ни был, – как эхо повторил Фёдор. – Какую сторону выбираешь?

Максим отправился налево, ибо в миг раздумья память явила образ Виорела Акима, решительно поворачивающего направо, где его ждала скорая погибель.

13 (24) ноября 1812 г.

Красный замок близ города Мир Гродненской губернии.

Комната была последней на этаже. В отличие от остальных, мимо которых проскользнул Максим, её наполнял свет. Змеящийся причудливым орнаментом бронзовый светильник под самым потолком, покачивался в безветрии и прочно приковывал взгляд. Кроме того, кругом во множестве толпились свечи в тяжелых жирандолях[183]. Ярко пылал старинный камин, пол покрывал роскошный цветастый ковер, ныне усыпанный пеплом. Справа от дверного проема к стене прислонилась просторная софа с небрежно наброшенной поверх тигровой шкурой.