— Я потом тебя туда отвезу, мы действительно только прокатимся.

Я забираюсь в машину. Внутри играет музыка. Он протягивает мне свои сигареты и трогается, заставляя визжать шины. Я погружаюсь в сиденье из фиолетовой искусственной кожи. Мы как сумасшедшие мчимся по городу, минуя три светофора с красным светом, маневрируя между двумя детьми, едущими на велосипедах. Никифорос излучает блаженство. Воздух врывается в окно. Он протягивает мне бутылку пива, которую откупорил, держа между бедер.

— У тебя хорошая машина, Никифорос!

— Я вернулся из Акапулько. Я хорошо заработал в этом году.

— Ты там ловил рыбу?

Он глухо смеется. Черные локоны танцуют на выпуклом лбу, щеки матовые и загорелые. Во рту с полными губами блестят белые зубы:

— Я сел на корабль, когда был пареньком пятнадцати лет, и покинул Грецию. С тех пор я не прекращал ловить рыбу. Избороздил семь морей. Было бы здорово, если бы я время от времени брал отпуск. В Акапулько я для туристов спрыгнул с высокой скалы.

Говоря это, он избавился от футболки и бросил ее на заднее сиденье. Татуировки на его руках продолжались на всем торсе. Он выпятил грудь, напрягая грудные мышцы и глядя на меня с улыбкой. Мы покинули порт, миновали базу морской пограничной охраны, Сарджент Крик, Олдс Ривер, и взяли направление строго на юг.

— Куда мы едем, Никифорос?

— В самый конец. Во всяком случае тут есть только одна дорога. Либо едем на север, либо едем на юг. Я везу тебя к солнцу. Что ты думаешь о Мексике? Я покажу тебе скалу в Акапулько и для тебя совершу великий прыжок.

— Ты прыгаешь с большой высоты?

Он смеется:

— Приблизительно сто пятнадцать футов… Самое опасное не высота, а высчитать время, чтобы войти в воду одновременно с волной. Если прозеваешь, то разобьешься о скалы.

— Ох. — А я считала себя сильной, когда была на верхушке мачты.

Едем долго. До конца колеи. Никифорос паркует машину на поляне. Пихты Дугласа смешиваются с елями и с огромными тсугами. Пурпурные сережки красной ольхи свисают тяжелыми кистями у края дороги. Запах мха и грибов поднимается в сиянии позолоченных фрагментов вечера. Музыка остановилась. Мы выпиваем еще по бутылке пива и курим сигареты. Высокоствольный лес густой и мрачный. Никифорос хранит молчание.

— Здесь есть птицы?

Он не слушает меня, блестящий взгляд, одна рука обхватывает мое сиденье, другая ласкает его красивую волосатую, как атласный мех, грудь. Его улыбка становится более неопределенной.

— Я должна вернуться, Никифорос. Мне надо посетить этот корабль.

— Ты хочешь корабль?.. Выбирай какой, я тебе куплю его. Поедем ловить рыбу вместе. Ты будешь капитаном, я матросом.

— Я хочу вернуться, ну же, Никифорос, давай, трогай. Надо проехать по меньшей мере тридцать миль, чтобы вернуться в порт.

Я вглядываюсь в темный лес.

— Здесь есть медведи?

Никифорос упрямится. Он снова закуривает сигарету и кладет руку мне на плечо. Гнев овладевает мной, такой же внезапный, как и сильный. Я открываю дверь и выскакиваю из машины, хлопая дверью. Я иду, чертыхая дорожные камни.

Наконец машина тронулась, она за моей спиной.

— Не ругайся, Лили. Садись быстрей!

— Да пошел ты… — отвечаю я, швыряя камень в канаву.

Мужчина с юга уязвлен. Я слышу, как он кричит позади меня.

— Иди к черту!

— Ну же, Лили, возвращайся!

Я иду по дороге шагом раздраженного человека. Он настаивает, мотор гудит, затем смолкает, я продолжаю идти, боясь, что в гневе он раздавит меня. Потом машина обгоняет меня и сдает задним ходом — он пытается только преградить мне дорогу. Когда я поднимаю глаза на Никифороса, у меня одно желание — рассмеяться. Он тоже смеется. Я сажусь в машину.

— Это же так не солидно, то, что ты устроила, Лили, — говорит он мне сурово, повернув нахмуренный взгляд к дороге.

— Никифорос, я тебя уважаю, но…

Он сделал знак замолчать и протягивает мне манго, которое вытащил из своей сумки:

— Приготовь нам его, пожалуйста.

Я достаю нож, который ношу на шее, и разделяю фрукт на две части, нарезаю ромбиками, протягиваю ему одну половинку. Он улыбается, просит сначала меня укусить. Я вонзаю зубы в оранжевую сладкую мякоть, сок течет по подбородку, я возвращаю ему его часть, которую он кусает, закрыв наполовину веки. Мы возвращаемся в молчании. Я держусь прямо. Мы улыбаемся друг другу.

— Почему ты ушел с «Кайоди»? — спрашиваю я, когда мы проезжаем док с топливом.

Никифорос горько смеется. Красиво очерченный рот искривляет недовольная пренебрежительная гримаса:

— У Коди крыша поехала… Отмечали праздник в бухте Из-хат, когда это на него нашло — видения и все такое. Он перестал меня узнавать, ему вдруг показалось, что я вьетконговец, и он угрожал мне ножом. Втроем мы с трудом его утихомирили. Я прыгнул в первый тендер[24] и смылся. А ты бы как поступила на моем месте?

Было слишком поздно идти на корабль, когда Никифорос высадил меня в порту. В открытом море штиль. Я шагаю по набережной к шельтеру. Запах тины. Я поднимаю голову. В алеющем небе слышится шум. Я слежу глазами за раскачивающимся полетом луня[25]. Он пролетает низко над горой, проворачивается вокруг своей оси, сложив крылья буквой «V», пикирует к земле. Тут-то я и теряю его из вида.

Корабль «Морган» покинул верфь. Одним прекрасным сентябрьским утром его спустили на воду. Через два дня мы отправляемся ловить палтуса. Я прикармливаю рыб, стоя на палубе, когда появляется Джон. Он не видит меня. Два матроса подтрунивают над ним, стоя на соседней палубе.

— Хеллоу, Джон, — приветствую я.

Он смущен. Я смеюсь. Он тяжело опускается на люк трюма, проводит волнообразно рукой по своему восковому лбу, как если бы пытался собрать мысли.

— Поедем заправиться под завязку топливом, — говорит он, — может, после этого мне полегчает.

Я протягиваю ему руку и помогаю подняться. Он снова падает на люк. Мы смеемся. Наконец ему удается подняться и забраться в кабину. Парни, стоящие по соседству, подают мне сигнал рукой. Джон запускает мотор, я отставляю ведра и отвязываю швартовый. Отваливая с места нашей стоянки, мы чуть было не раздавили три лодки. По зигзагообразной траектории «Морган» покидает рейд и берет курс в открытое море. Совершая поворот, Джон проходит в опасной близости от буя.

По небе бегут облака. Я довольна. Чайки, наевшиеся до отвала, с криками кружат в лучах солнца вокруг огромных белых цистерн. Джон пришел в себя и без помех припарковал нас кдокам. Впрочем, были только мы одни. Я снимаю заглушку бака, пока Джон отыскивает ключ. Работник протягивает мне заправочный пистолет, который я вставляю в горловину и нажимаю…