Это название послужило поводом для споров. Одни говорили, что над фронтоном четыре лошади, а значит, и копыт шестнадцать, а это счастливое число. Другие настаивали, что в воздухе над входом в Биржу возвышаются восемь копыт. И это было по-своему верно. Однако всякий извозчик знает, что именно четыре копыта и есть неотъемлемое, необходимое и достаточное условие удачной поездки, и именно это имелось в виду при выборе названия.

С тех пор узенькую щель между Жандармерией и Биржей горожане прозвали Четырехкопытным проездом. И Городская Управа всерьез рассматривала вопрос об официальном присвоении этого названия самой короткой улочке в городе. А кабачок «Четыре копыта» стал неизменным поставщиком пьянчужек для госпиталя Жандармерии, конкурируя в этом с заведениями порта Нэвэр.

Рейвен уставился на грандиозную овальную башню, венчавшую Соединенный Комплекс Биржи 12 Синдикатов. Что-то для себя прикинул, видимо полагая ее за ориентир, осмотрел площадь и прищурился, узнавая. Кивнул едва заметно, явно оставшись чем-то удовлетворен.

Когда вся живописная группа доставленных для дачи показаний очутилась в холле Жандармерии, Рейвен занял со всеми места у стойки для регистрации и поначалу проявил к происходящему живейший интерес, не выказывая признаков беспокойства. Более того, значительно позже один из жандармов вспомнил, что этого человека заинтересовали бланки, лежавшие на стойке. Он даже вытащил из-под куртки какой-то серый продолговатый предмет и, положив его поверх бланка, провел им сверху вниз. Будто бы хотел измерить ширину бумаги или проверить ее прямоугольность.

Входе расследования выяснилось, что в той стопке, вернее всего (к тому времени бумаги были уже убраны), лежали несколько заполненных заявок на восстановление утраченных документов.

Осмотревшись, выяснив что-то, очевидно, важное для себя, этот человек начал вновь выказывать признаки нетерпения. Он отошел от очереди и присел на диванчик, потом встал и прошелся туда-сюда. Ни у кого он не вызвал подозрения. Ничто не предвещало беды.

В конце концов, вероятно, его деятельная натура взяла верх над принятыми правилами поведения, если, конечно, ему они были когда-либо преподаны.

Рейвен решительно направился к выходу. Видимо, неторопливая процедура работы со свидетелями утомила его. Или же он по каким-то своим причинам решил, что не может более задерживаться.

Если бы он попытался объяснить дежурному ситуацию и оставил информацию о себе, то ему, безусловно, пошли бы навстречу. Но он не сделал этого. И потому произошло досадное происшествие, оставившее неизгладимый след в памяти всех сотрудников жандармского управления вольного города Нэнта.

Итак, Рейвен подошел к выходному тамбуру и попытался самостоятельно открыть дверь, будто бы не зная, что это невозможно. Дверь, и это очевидно, открывает привратник! В каком-то здании ее еще можно сдвинуть вручную, без привратницкого посоха, но не в жандармском управлении, где посетитель не может выйти или войти без сопровождающего номерного сотрудника.

Привратник, находящийся внутри тамбура, изумленно вскинул брови.

Лендер так характеризовал Альтторра Кантора: «Он может указать время, когда люди прошли под определенным деревом. Сколько их было и что они несли. Он может назвать, кто обломал ветку или сорвал листок. По мху на камне может определить, кто и когда проходил мимо. По золе или пеплу он может сказать, когда погас огонь. По запаху шляпы или какой-нибудь вещи он может назвать ее хозяина. Он может читать невидимые знаки и даже сказать, когда пойдет дождь. Он делает такие вещи, о которых иные люди не имеют ни малейшего представления. Он знает секреты холмов и долин, он ориентируется в городах, будто сам строил их. Но более всего он проник в человеческую природу. Тысячи людей подвергаются опасностям, потому что не обладают такими свойствами».

И нельзя сказать, что сочинитель так уж сильно преувеличивал способности антаера, под очевидное влияние которого он попал вскоре после знакомства с ним.

Теперь же Кантор угрюмо правил паромотором по направлению к жандармерии. И не скрывал своего разочарования. Таинственный человек-саламандра ускользнул от него.

В душе он винил себя в нерасторопности, потому что от милиционера он не ждал особой помощи, а его попутчик Лендер, сказать по чести, был только обузой. Впечатлительной обузой, отвлекающей внимание от сложнейшего дела. Дела, становившегося всё более запутанным.

И Кантор был куда более несправедлив к себе, чем сочинитель в своих записях о нем. Догнать в толпе человека, тем более когда в дело вмешались авария и всеобщий хаос, было практически невозможно. И всё же антаер ставил себе это в вину.

Чем он руководствовался, направляясь к Жандармерии, он и сам не мог бы с точностью объяснить. Нужно было, как минимум, пообщаться с шефом жандармов, официально завершая визит в город, поинтересоваться информацией относительно запроса о беглеце и человеке-саламандре. Но получить какую-то информацию он не рассчитывал.

Лендер же, забившийся в уголок салона паромотора и всё еще тяжело переживая этот способ путешествовать, был под впечатлением от погони за призраком в толпе людей, от ужасной аварии, вообще от всех больших и малых событий, которые обрушились на него в последнее время.

Не нужно особенно распространяться о том, что он мало понимал логику происходящих событий, но всё же имел некоторое преимущество перед антаером, ибо, скользя по верхней грани событий, как жук водомерка по зеркальной глади пруда, он не проникал в их хитросплетение и не мог даже представить во всей полноте, насколько сложное и запутанное дело расследует Кантор. Он и малой толики подлинной алогичности происходящего не осознавал.

Так в детстве мы, воспринимая мир ярче и полнее, встречая каждую песчинку на пляже как чудо, не догадываемся о скрытой сути вещей, наполняющих каждое дыхание природы, каждое тонкое дуновение ветра. Нас манит синева неба, но мы не подозреваем о том, что подарило ему такой волшебный цвет, почему этот цвет мы – человеческие существа – находим прекрасным и уж вовсе не задумываемся над тем – что оно такое – небо.

Лендер давно в силу жизненного опыта и профессии догадывался о том, что в мире существует добро и зло. Но о таком ДОБРЕ и таком ЗЛЕ, с которым в этот раз имел дело Кантор, он и помыслить не мог.

Милиционер Орсон, с удовольствием сопровождавший сыщика в этой поездке, сидел здесь же в салоне возле Лендера и также был полон впечатлений, но выражал это куда более непосредственно. Однако и он тоже мало что понимал в происходящем.

Когда паромотор подкатил к Жандармскому Управлению, но не с той же стороны, что и карета экстренной помощи, а проехав позади дворцового комплекса Городского Управления, повернув направо на Эмейзинг-Оурин-Циркус и обогнув с левой стороны треугольную сторожевую башню – символ города, уже на Пауэр-стрит у Биржи извозчиков Кантор заметил необычное оживление.

– Здесь тоже что-то случилось? – проявил наблюдательность Лендер.