А потом он вернулся, неожиданно целый и невредимый. Не то чтобы он осознал, что вернулся, просто очнулся в комнате, полной знакомых чудищ — тестообразных великанов, на которых было отвратительное исподнее и которые, вместо того чтобы, так уж и быть, привести его в нормальное состояние, не приближались, а только ревели издалека. Издаваемые ими звуки были низкими, лихорадочными, призрачными. Никаких понятных ему знаков они не производили, и когда его терпение лопнуло, он бросился на них.

Понятно было только одно: его усыпили. Придя в сознание, он обнаружил, что оказался в психиатрическом отделении больницы, в комнате с мягкими стенами. Поскольку у него не сохранилось отчетливых воспоминаний о том, что находилось по любую из сторон этого мерзкого, пустого места, он ухватился за мысль, что уже бывал в похожем месте, слишком уж оно выглядело знакомым.

Чудища подходили ближе, прижимали свои острые рыла к крошечной панели ударопрочного дверного стекла. Время от времени они осмеливались войти внутрь, чтобы сделать ему укол, в ответ он опрокидывал на вошедших тарелки с едой и выливал на них питье. Однажды, когда он вел себя смирно, они убрали за ним нечистоты. Сказали ему, что у них собрана целая история подобных проявлений его поведения, так что они не собираются обращать внимание на его панические крики или безумные песнопения.

Боясь, что сошел с ума — ведь они были животными, — он вдруг осознал, что способен понимать их, несмотря на то, что длинные, лишенные волосяного покрова пальцы этих существ были слабыми и ничтожными. Одно из них заинтересовалось им, приходило к нему с блокнотом и ручкой, садилось рядом на легко чистящуюся поверхность. Когда он пытался описать то, что с ним было, со всеми необходимыми яркими подробностями, существо опасливо уворачивалось от его трясущихся пальцев. Если он решался дотронуться до него, существо тут же нажимало на кнопку, после чего немедленно являлись другие существа и усмиряли его, втыкая толстую иглу. Но если он держался в стороне от существа в белом халате, оно, боязливо его осматривая, согласно похрюкивало и изображало симпатию.

Он поведал существу, что оно и представители его вида кажутся ему жуткими и чужеродными, что шерсть должна быть по всему телу, а не только на продолговатых головах, как у них. Что их надбровные дуги нелепо лысые, а открытые участки кожи слишком незащищенные. Он рассказал ему, как поначалу толком не мог до конца постичь то, что они пытаются ему сообщить, потому что пальцы их рук были недостаточно подвижны, а пальцы ног скрыты кожаными чехлами. Признался, что поскольку не видит ни их анальных отверстий, ни увеличенных гениталий, то не может быть наверняка уверен, действительно ли они проявляют к нему симпатию. Добавил, что их запах для него невыносим, даже малой концентрации достаточно, чтобы забить его ноздри токсичными химикатами, отчего в носу свербит, и это кончается рвотой.

Когда, в свою очередь, существо спросило, что собой представляют животные, в основном населяющие те места, откуда он прибыл, то он ответил: шимпанзе, мы шимпанзе. Шимпанзе населяют всю землю, ходят по улицам на четвереньках, прыгают внутри государственных учреждений и лазают по деревьям в городских парках. Самыми яркими проявлениями общественной жизни, по его словам, были массовая случка и массовая стачка: целые стаи шимпанзе, шерсть дыбом. Затем он попросил существо дотронуться до него, приласкать, покопаться в его шерсти, как поступил бы любой заботливый шимпанзе, но собеседник по-прежнему демонстрировал полное безразличие.

Вместо груминга существо сказало ему, что он пребывает в заблуждении, что его воображаемое общество шимпанзе — всего лишь фантазия, основанная на книгах с уклоном в социальную сатиру и на фильмах в жанре научной фантастики. Существо сообщило ему, что шимпанзе были просто животными, не более того. Что в дикой природе их осталось около нескольких десятков тысяч и поголовье продолжает стремительно уменьшаться, поскольку на шимпанзе охотятся бедные племена, обитающие в экваториальных джунглях.

«Какие такие пии-лимина?» — спросил он. Непроизвольно последнее слово у него вышло чудно́, по-детски. Племена, объяснило существо, это люди, отсталые, но все равно такие же люди. Как и прочие, они прямоходящие и говорят на разных языках. Люди овладели высокими технологиями и построили грандиозные сооружения. Побывали на Луне и запустили свои аппараты еще дальше в космос. Люди управляли этой планетой, а прочие живые существа находились в подчиненном положении, на более низких ступенях эволюционной лестницы. Слушая этот бред, он без умолку выл, ревел и, скрипя зубами, в ярости метался по камере, пока не появились прочие существа и не вонзили толстую иглу в его костлявую, трясущуюся плоть.

Когда все ушли, он привел себя в вертикальное положение и доковылял до двери. В стеклянной панели он увидел отражение собственной унылой морды. Но странно: подобно лицам тех существ, морщин на ней было немного. Сверху на голове — пучок густых волос, редкие волосы по всей морде лица, но, за исключением более скромного волосяного покрова в районе задницы (которая, впрочем, не попадала в поле его зрения) и вокруг выставленного напоказ члена, его тело под грязной одеждой было совершенно лишено растительности. Он почувствовал слабость, невыносимую слабость, и окружающее пространство заволокло туманом. Периферическое зрение практически сошло на нет, несмотря на долгое время в этой камере его память не могла ухватить расположение немногих доступных ему предметов: шаткий столик, стул, пластмассовый поддон для нечистот. Часто, пятясь, он опрокидывал поддон, и содержимое выплескивалось на его испуганную морду.

Человеческие существа говорили, что подобная слабость — нормальное явление. Уверяли, что его низкое поскуливание — признак выздоровления. Объясняли, что лучше принимать предписанные таблетки, чем дожидаться укола, и из уважения к иерархии, частью которой — как и положено всем приматам — был и он сам, пришлось подчиняться. В качестве награды они разрешали ему выходить из камеры во двор, где были, по их убеждениям, такие же, как он.

Такими же они и были, в каком-то смысле. Они строили рожи и издавали те же звуки, что шимпанзе, и точно так же норовили запустить свои лапы в его шерсть. Они бесились и шумели, как шимпанзе, несколько раз даже пытались взгромоздиться один на другого, хотя их нелепое нижнее белье этому мешало. Тут же приходил кто-то из персонала, как обычно, вразвалку, на негнущихся ногах, и лениво растаскивал их в стороны.

Поначалу он не мог отличить самок от самцов, потому как не видел их половых органов, за исключением периодов течки. Но через некоторое время понял: те, что поменьше, с более длинной и густой шерстью на голове, были самками, и, приближая морду к их промежностям, он мог узнать, когда у них наступит овуляция. Такое поведение, далекое от всеобщего массового одобрения, было встречено гортанными криками со стороны тех, у кого в плену он находился, после чего он уяснил урок и выучился впредь избегать самок.

Через несколько недель прогулок по двору ему разрешили посетить больничную столовую в сопровождении медсестры. Его провели по общественным помещениям внутри здания. Тут он увидел еще больше человеческих существ, в застегнутой на все пуговицы идиотской одежде, не обращающих внимания друг на друга и пристально глядящих прямо вперед своим тупым монокулярным зрением. Толпы народа на лестницах и в коридорах инстинктивно разделялись на два потока, давая дорогу встречному. Движения человеческих особей, которые проносились мимо, были одновременно отрывистыми и усталыми.