Лейси, одной рукой державшийся за спинку кресла, замер со склоненной головой. При каждом вдохе тело его содрогалось.

— Вас не было в живых, — тяжело сказал он. — Считалось, что вы мертвы.

Алек ничего не произнес на это подтверждение его худших опасений. Его семья не была мертва, Лейси прекрасно понимал, что он сделал с ними, его соседями, которых когда-то считал своими друзьями.

— Он был одним из самых мерзких людей, совершенно бесчестным. Эта дрянь использовала моего сына… — Костяшки пальцев у Лейси, вцепившегося в кресло, побелели.

— Вы платили ему за молчание. И благодаря вам моя семья и вся страна считали меня предателем. — Алек постепенно терял контроль над собой. — Каким бы подлецом ни был Тернер, что вы скажете о себе, сэр? Много ли доблести в том, чтобы поддерживать ложь и покрывать позором мое честное имя? Имя моего отца?

— Вас считали умершим, — повторил Лейси. — Он был моим единственным сыном. У меня не было выбора!

— Когда вы убили его? — Алек хотел, чтобы вопрос застал Лейси врасплох, он подталкивал старика к признанию. Его спокойствие и сдержанность были на пределе.

Однако Лейси остался спокоен. Он с вызовом поднял голову.

— Он заслуживал смерти. Избавить мир от человека такого сорта — дело благое. Я не собираюсь оправдываться. Он использовал моего сына… Но не только — он держал в страхе и меня, он наслаждался своей властью. — Лейси потряс кулаком. — Он был ядовитой тварью, терзавшей других, его следовало убить давным-давно.

— Тогда зачем вы платили ему?

— Я был слаб. — Он глянул исподлобья. — Ну что, теперь вы предадите меня властям за смерть этого… алчного ублюдка?

Неожиданно Алек на миг почувствовал жалость к старику. Лейси разрушил свою жизнь ненавистью и злобой, а теперь еще и преступлением. Лейси не был способен проявить мужество и вынести приговор собственному сыну, чтобы избавить от навета другого человека.

— Нет, — ровным голосом сказал он. — Не сейчас.

У него было мало доказательств. Дневник уличал в преступлениях Джорджа Тернера, но не Лейси. Алек сомневался, что Тернер хоть раз в дневнике назвал его имя.

— Но вам следует прочитать это. — Он вынул из кармана письмо Уилла и протянул Лейси.

Старик уставился на него, потом вздрогнул, узнав почерк.

— Откуда оно взялось? — Его голос дрожал. Он осторожно прикоснулся к письму кончиком пальца, потом взял его в руки.

— Он просил меня отправить это письмо в случае своей смерти. Оно оказалось среди моих вещей, присланных в Пенфорд после Ватерлоо.

Он ждал реакции. Лейси побледнел и взглянул на него.

— Значит, никто не видел…

— Я прочитал его. — Но Лейси и так все знал. Уилла могли обличить как предателя в любое время, с его же слов. Может быть, Уилл и добивался этого. Скорбь охватила Алека — Уилл сделал признание и ринулся навстречу смерти. С таким отцом он не видел другого выхода. Он сделал все, что мог, для искупления своей вины. Он попросил Алека позаботиться о своих близких — жене и ребенке, признался единственному человеку, который никогда бы не поверил в его вину при других обстоятельствах, и в последний момент в порыве патриотизма пожертвовал собой, наконец-то не испытывая стыда. Только потому, что письмо пропало, у Джорджа Тернера появилась возможность переложить вину Уилла на Алека, тем самым он обрек Ангуса Лейси на существование в условиях мучительной неопределенности. Если бы Лейси получил это письмо, он мог бы отказать Тернеру, а Алек давным-давно смог бы доказать, что он не изменник, или вообще не был бы обвинен в измене. Крессида никогда не жила бы в Марстоне, не просила Хейстингса о помощи, и он никогда бы не встретил ее.

В первый раз Алек не знал, какой ход событий он предпочел бы, будь у него выбор. Невиновность без Крессиды… или пять лет жизни в позоре, но с Крессидой в конце? Он отдавал себе отчет, что с ней он обрел больше мира и счастья, чем рассчитывал когда-либо обрести в своей жизни. Она знала, чем он занимался, даже в чем его обвиняли, — и приняла его, поверила и отдала ему свое сердце. Алек никогда не встречал женщины, похожей на нее, но он знал, что никогда не смог бы оценить ее любовь и веру, случись им встретиться до Ватерлоо.

— Что произошло с Тернером? — снова спросил он. Крессида и ее родные заслуживали знать правду, что бы ни натворил этот человек в своей жизни.

— Он явился сюда поздно ночью, — пробурчал Лейси. Он все еще смотрел на письмо в своих руках глубоко ввалившимися глазами. — Несколько месяцев назад. Он, как всегда, хотел денег. Он поселился в Марстоне, чтобы мучить меня, чтобы при каждой возможности появляться на моих глазах. Он сказал, что у Уильяма были бумаги. Вроде этого письма… — Старик перевернул письмо, держа его с такой осторожностью, словно оно было стеклянным. — Совсем как это письмо. Бумаги он будет продавать мне, по одному листу, и я должен буду платить ему, чтобы скрыть слабость сына. — На последнем слове его голос дрогнул. — Я посылал Морриса, чтобы он попытался найти их, но он не смог.

Алек вспомнил человека, шнырявшего вокруг конюшни Крессиды в тот давний день, когда он впервые появился у Тернеров, — еще один кусочек головоломки встал на свое место. Это, конечно, был Моррис.

— А позже негодяй заявился сюда и сказал, что продаст мне их все, за исключением одной, — продолжил Лейси, и в голосе его снова зазвучала ярость. — Он сказал, что намеревается отправиться в Лондон — полагаю, чтобы шантажировать других людей, у которых больше денег. Если бы он продал все бумаги, я заплатил бы за них и покончил с этим, а потом сжег бы их и ушел в могилу вместе со своим стыдом. Однако он решил последний лист оставить у себя, чтобы продолжать мучить меня еще больше, чем раньше, когда требовал денег. Он был вымогателем, кровопийцей, безнравственной тварью. Я не жалею, что он мертв, не важно, во что это мне обойдется.

— Что вы с ним сделали?

— Моррис убрал его, — пробормотал Лейси. — Я не знаю куда, мне все равно. — Он дрожащими руками развернул письмо и начал читать.

Алек видел, как морщины на его лице становятся глубже, и чувствовал боль Лейси почти как собственную. Последнее письмо Уилла было убийственным и в целом, и в частностях. Он писал, как женился, поддавшись порыву любви и страсти. Каким ударом для него явилось то, что отец не одобрил его выбор, каким отчаянным постепенно становилось его финансовое положение. Как его вовлекли в передачу информации французам, и как он поверил, что сможет покончить с этим, когда Бонапарт был сослан в первый раз. А потом, когда император возвратился и пошел на Бельгию, понял, что скомпрометировал себя навсегда. А хуже всего было то, что единственным выходом для себя он посчитал смерть на поле боя — только так он мог частично искупить свою вину перед Англией, которой так дорого обошлось его предательство. Судьба Уилла вызывала у Алека глубокую скорбь, он ощущал в себе пустоту, с которой нельзя было справиться мщением. Долгие одинокие и горькие ночи он не спал; размышляя над тем, как заполучить доказательства своей невиновности, и рисуя в воображении триумф и облегчение после того, как он очистит свое имя. Он воображал, как встретится с истинным предателем, с тем моральным уродом, грехи которого пали на него, и представить себе не мог, что им окажется его лучший друг. Он, наконец, получил ответы на свои вопросы, но никакой радости при этом не испытывал.