Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Послушайте, а, может быть, лучше класть побольше огурчиков? — обратился он к бармену.
— Нет, так можно их испортить, — буркнул бармен. Голос его походил на окрики командира, муштрующего солдат, — низкий и грубый. Бармен начал накрывать бутерброды булочками. — Если вам нужны всякие соусы да разносолы, идите в «Бью Риваж».
Киндерман опустил глаза.
— Я бы заплатил за лишний огурчик.
Бармен с каменным лицом поставил перед каждым из них по картонной тарелочке с шестью гамбургерами.
— Что будете пить? — грубо спросил он.
— Что-нибудь наркотическое, — улыбнулся Киндерман.
— Уже все вылакали, приятель, — безразличным голосом произнес бармен. — Только не надо мне тут мозги пудрить. У меня и так спина разламывается. Так что пить-то будем?
— Эспрессо, — с серьезным видом заказал Аткинс. Бармен перевел на него взгляд.
— Вы что-то сказали, профессор?
— Две пепси, — быстро вставил Киндерман и многозначительно посмотрел на помощника.
Бармен выдохнул с такой силой, что из ноздрей его вылетел волосок. Яростно сверкнув глазами, он отправился за бутылками.
— Все хитрожопые так и прут сюда со всего проспекта, — недовольно проворчал он, удаляясь.
В кафе ввалилась многочисленная группа студентов, и вскоре маленький зал наполнился смехом и веселым щебетаньем молодых людей. Киндерман расплатился с барменом и со словами: «Засиделись мы здесь», — поднялся из-за стола и направился к выходу. Аткинс послушно двинулся следом. Они перенесли гамбургеры на стойку у противоположной стены. Киндерман откусил кусочек.
— А Гарри Лайм в чем-то прав. Вот видишь, немного волнений и тревог — зато какой шедевр получился в образе гамбургера.
Аткинс кивнул в знак согласия — он с удовольствием жевал.
— Это все часть моей теории, — сообщил Киндерман
— Лейтенант… — Аткинс поднял вверх указательный палец и, прожевав большой кусок, проглотил его. Он вынул из пластмассового стаканчика белую бумажную салфетку, вытер уголки рта и пододвинулся поближе к Киндерману. В зале становилось слишком шумно. — Вы не могли бы сделать мне одолжение, лейтенант?
— Я здесь для того, чтобы исполнять все, что ты прикажешь. Я ем и поэтому еще более великодушен. Ну, подавай же свою петицию. Все печати на месте?
— Пожалуйста, расскажите о вашей теории.
— Невозможно, Аткинс. Ты же меня сразу посадишь под домашний арест.
— Почему?
— Нет, это исключено. — Киндерман откусил гамбургер, запил его пепси, а потом вновь повернулся к сержанту.
— Ну, если ты настаиваешь. А ты правда настаиваешь?
— Да.
*Г“ Я так и понял, но сначала сними галстук.
Аткинс улыбнулся. Он развязал галстук и снял его.
— Вот это хорошо, — одобрительно произнес Киндерман. — Я не могу излагать свою теорию какому-то незнакомому человеку. Она слишком умопомрачительная. И сложная. Ты читал «Братьев Карамазовых»? — спросил он.
— Нет, — опять солгал Аткинс. Он хотел, чтобы следователь был сегодня доволен буквально всем.
— Три брата, — начал Киндерман, — Дмитрий, Иван и Алеша. Дмитрий представляет собой как бы тело человека, Иван — его ум, а Алеша — сердце. В конце — в самом конце книги — Алеша приводит маленьких мальчиков на могилу их школьного товарища Илюши. Они плохо обращались с этим Илюшей, потому что… ну, он отличался странностями. А когда он умер, мальчики поняли, почему он так себя вел, и что на самом деле Илюша был храбрым и добрым мальчиком. И вот Алеша, — он, кстати, монах, — разговорился с мальчиками у могилы. И сказал он мальчикам о том, что когда они вырастут и встретятся с настоящим злом, пусть вспомнят этот день, вспомнят те чувства, испытанные у могилы Илюшечки, Аткинс. Пусть всю жизнь помнят добро, которое и есть основа человека. И это добро ничем не вытравить из его души. Воспоминание о добре, живущем в сердцах этих мальчиков, говорит он, может спасти их веру в добро общечеловеческое. Улавливаешь? Как там… — Он закатил глаза к потолку, и указательным пальцем дотронулся до губ, которые уже начали растягиваться в улыбку. Киндерман посмотрел на Аткинса. — Вот! Вспомнил: «Может быть, именно это воспоминание одно его от великого зла удержит, и он одумается и скажет: «Да, я был тогда добр, смел и честен». А потом Алеша произносит очень-очень важные слова: «Будем, во-первых и прежде всего, добры», — говорит он. И мальчики — а все они любят его — они все кричат: «Ура Карамазову!» — Киндерман почувствовал, как в горле поднимается комок. — Когда я вспоминаю это, я всегда плачу. Это так прекрасно, Аткинс. И так трогательно.
Студенты прихватили с собой гамбургеры, и Киндерман проводил взглядом веселую стайку молодых людей.
— Может быть, именно это и имел в виду Христос, — размышлял он, — прежде чем войти в царствие небесное, мы должны стать маленькими детьми. Не знаю. Но похоже на правду. — Лейтенант наблюдал за барменом. Тот слепил еще несколько булочек, поджидая, возможно, очередной наплыв посетителей, а потом, плюхнувшись на стул, принялся читать газету. Киндерман повернулся к Аткинсу. — Не знаю, как это выразить. Я имею в виду самую невероятную часть теории. Но иначе ничего объяснить нельзя, все остальное — бессмыслица, Аткинс. Иначе никак. Я в этом уверен. Но вернемся к Карамазовым. Так вот самое главное — это когда Алешка говорит: «Будем добры». И пока это не произойдет, никакая эволюция нам не поможет. Мы туда не попадем, — сказал Киндерман.
— Не попадем куда? — удивился Аткинс.
В «Белой Башне» снова воцарилась тишина. В гриле капал расплавленный жир, да время от времени шелестели переворачиваемые страницы газеты.
— Многие физики уверены, — продолжал Киндерман, — что все известные процессы, которые происходят сейчас в природе, являлись когда-то частью единой силы. — Киндерман помолчал и заговорил уже более спокойно. — Я верю, что силой этой была некая личность, которая много веков тому назад взорвала себя на кусочки, ибо стремилась сформировать свое собственное бытие. И это явилось Падением, — проговорил он. — Это легло в основу времени и дало начало существованию материальной Вселенной, когда один превратился во множество — в легион. Вот потому-то Бог и не может вмешиваться: эволюция — процесс, в результате которого эта личность снова должна воссоединиться.
Сержант сморщил лоб, силясь понять Киндермана.
— Так кто же она такая — эта личность?
— А ты не можешь сам догадаться? — в глазах Киндермана плясали веселые искорки. — Я уж столько на- подсказывал тебе.
Аткинс покачал головой и замер в ожидании ответа.
— Мы — это Падший Ангел, — сдался наконец
Киндерман. — Мы — Несущий Свет. Мы — Люцифер.
Киндерман и Аткинс уставились друг на друга. Колокольчик над входом звякнул, и они одновременно взглянули на дверь. Порог
