«И это мой старик, — думал взрослый сын, стыдясь слез и не позволяя им вырваться наружу. — Что же стряслось с моим стариком?»

Впервые на больничной койке и впервые — неопрятный, прямо как старики из трущоб. Небритый. С непривычно длинными всклокоченными волосами. Глаза слезятся. Биллу показалось, что он прикоснулся губами не к отцовской щетине, а к наждачной бумаге. Но не это самое страшное. Страшнее было интуитивное ощущение, что его отец не выкарабкается.

За несколько месяцев болезнь буквально сожрала Уильяма Холдена-старшего, и от сильного, гордого человека осталась лишь оболочка. Перед Биллом на больничной постели лежал тщедушный старик, настолько немощный, что молоденькой филиппинской медсестре пришлось усаживать его и подкладывать под спину подушку. Рядом с койкой, словно часовой, застыл черный кислородный баллон. Отец Билла стал похож на больного ребенка: слабого, вялого, которому и пальцем не пошевелить без посторонней помощи.

Билл обнял отца. Их глаза встретились всего на мгновение, потому что потом к старику подошли Бекка и Холли. Но в это мгновение Холден-старший сумел сказать ему взглядом что-то невыразимое и непроизносимое. Потом все сменилось наигранной бодростью, как часто бывает в больничной палате.

— А что у нас здесь? — тоном Санта-Клауса спросил Билл, указывая на принесенные мешки.

— Подарки! — радостно выкрикнула Холли.

Билл выложил на тумбочку большую коробку шоколадных конфет, украшенную панорамой пудунских небоскребов. Из другого мешка он достал портативный DVD-плеер и несколько коробок с дисками. Все это он купил в беспошлинном магазине пудунского аэропорта.

— Все, что ты любишь, папа, — все тем же фальшиво-веселым голосом продолжал Билл. — Шоколадное ассорти с ликером и ковбойские фильмы. — Не зная, что говорить дальше, Билл принялся раскладывать диски. — Кажется, я ничего не забыл… «Дикая банда»… «Шейн»… «Человек, который застрелил Либерти Вэланса»… «Настоящее мужество»… «Ровно в полдень»…[69]

Старик взглянул на конфеты.

— Гэри Купер[70]и Берти Бассетт,[71]— хриплым, совершенно непривычным для Билла голосом произнес он. — Разве можно желать большего? — Да, прежний отцовский голос исчез навсегда. Холден-старший повернулся к медсестре. — Это мой сын. Юрист высокого ранга. Работает в солидной фирме.

Медсестра одарила Билла широкой белозубой улыбкой.

— Вашего отца постоянно навещают, — сказала филиппинка и добавила уже громче, словно оба Холдена плохо слышали: — Мистер Холден очень популярен.

В больничной палате эта фраза звучала нелепо. Вероятно, медсестра позаимствовала ее из какой-то телепередачи.

— Просто они меня плохо знают, — усмехнулся старик и подмигнул ей.

Было видно, что медсестра — добрая и заботливая девушка. Тем не менее ее тон чем-то задел Билла. К доброте примешивалась снисходительность. Ему стало противно: значит, стоит оказаться в этой палате, и тебя уже отделяют от всего остального мира.

Бекка и Холли присели на краешек кровати. Внучка тут же принялась рассказывать деду о своих занятиях танцами. Бекка и старик улыбались, слушая невинную детскую болтовню. Билл мучительно искал себе занятие. Увидев, что принесенные отцу цветы завяли, он осторожно вынул их из вазы и запихнул в опустевшие мешки. Он сказал, что вынесет мусор и попросит, чтобы отцу сделали чай.

Когда он вернулся, то увидел в палате новых посетителей — пожилую супружескую пару, соседей отца. Вероятно, по дороге сюда они заезжали на заправку, поскольку в палате ощутимо пахло бензином. Разговор, как всегда в подобных случаях, вертелся вокруг повседневных пустяков. Сосед добродушно подшучивал над отцом, говоря, что на него, наверное, заглядываются все хорошенькие сиделки и медсестрички.

Возможно, причиной стали бензиновые «ароматы». А возможно — очередной приступ удушья. Холден-старший потянулся к пластиковой маске. Соседи молча смотрели, как он привычным движением поворачивает вентиль и чистый кислород помогает его изношенным легким дышать.

— По-моему, кто-то еще в такси просился в туалет, — сказала Бекка, чтобы увести дочь от тяжкого для детских глаз зрелища.

Когда обе вернулись, маска лежала на своем месте, а землистое, небритое лицо старика улыбалось.

Медсестра сказала правду: к отцу Билла часто приходили. После супружеской пары явились другие соседи. Они принесли Холдену-старшему виноград. Тесная палата с трудом вмещала всех посетителей. А Билл-то думал, что его старик лежит в одиночестве. Ничего подобного! Многие искренне любили этого человека, невзирая на его тяжелый характер, и не оставили его умирать одного.

Когда умерла мать Билла, их семья стала совсем маленькой. И в этой маленькой семье он рос, взрослел, а потом ушел, чтобы построить собственную. Да и была ли у них с отцом семья? Исчезло связующее звено — женщина. Жена. Мать.

Но у отца оставались родственники. У его родителей была большая семья, и несколько братьев здравствовали до сих пор. Все они навещали Холдена-старшего. Приходили вдовы тех братьев, что уже покинули мир земной. Билл даже не предполагал, что столько людей любят его ворчливого, упрямого старика таким, какой он есть. И эта любовь отнюдь не обусловливалась кровным родством. Билл радовался за отца, одновременно испытывая жгучую, пронзительную грусть. Почему родственники, друзья, соседи, давние сослуживцы почти не заглядывали к нему домой? Почему только эта палата в отделении для раковых больных стала местом выражения их любви к его отцу?

В самолете Билла крепко зацепил вопрос: а кто бы оказался у его постели, случись с ним такое? Нет, вовсе не мысли об умирающем одиноком старике мешали ему уснуть в мягком самолетном кресле. Билл вдруг впервые понял, что через какое-то время — пусть и весьма отдаленное — та же участь ожидает и его.

Холли устало ерзала на краю дедовской койки. Как здорово было вначале! Дед слушал только ее. И зачем все эти люди пришли сюда? Бекка сказала свекру, что ей с дочерью пора домой. Они обе поцеловали Холдена-старшего. Билл вышел их проводить.

За стеклянными дверьми, на улице, какой-то старик в полосатой больничной пижаме курил сигарету. Билл обнял жену и дочь.

— Ты устал с дороги, — вздохнула Бекка. — Едем домой, Билл.