— Что есть? — переспросил Полковник.

— Не знаю что, но оно на полсантиметра выступает над поверхностью двери.

— А форма?

— Квадрат. Примерно десять на десять сантиметров.

— Квадрат? — заволновался Сан Саныч. — Похоже. Очень похоже. Просто один к одному! Неужели нашли? — и на радостях ткнул Бориса кулаком под ребра. — Нашли ведь!

— Потише резвись. И вытащи бритву. Я дверь буду резать.

— Может, не резать? Может, аккуратней? Без следов, — насторожился Сан Саныч.

— Некогда аккуратней. И потом, о чем ты говоришь? Какой, к дьяволу, след? Мы же не внутри квартиры. Мало ли кто мог ободрать чужую дверь. Бритву давай!

Борис раскрыл опасную бритву и полоснул по дерматину. И еще раз — по утеплителю. Протиснул в узкую прорезь руку. Напрягся.

— Ну?

— Баранки гну!

Где-то на верхних этажах хлопнула дверь.

— Быстрее! — поторопил Сан Саныч.

Теперь, когда долгожданная добыча была уже почти в руках, не хотелось лишаться ее из-за случайного пустяка.

Борис резко выдернул руку из разреза и сунул ее в карман.

По лестнице вниз стучали шаги.

— Уходим! — потянул его за руку вниз Сан Саныч.

— Погоди! — приостановился Борис. — Тут еще одно дельце есть, — и, дотянувшись, наотмашь и крест-накрест резанул еще одну дверь. Для маскировки. Чтобы не думали, что хулиганов интересовала одна-единственная дверь.

— Ты бы еще весь подъезд испакостил, — проворчал Сан Саныч.

— И испакостил бы, кабы время было. Ветераны побежали вниз.

— Вот ведь паразиты, — услышали они голоса на площадке, где только что были. — Взяли двери изрезали. Кому они мешали! Сколько раз предлагал поставить замок на подъезд.

— Не замки надо ставить, а ловить и драть их как Сидоровых коз. А лучше уши обрывать и при входе в подъезд на ниточках развешивать. Чтобы неповадно было.

— Ну ты скажешь тоже — уши.

— А что, я бы так и сделал… Ветераны, словно нашкодившие школьники, выскочили во двор.

— Куда рвем? — крикнул на ходу Сан Саныч.

— Сигай налево. Во дворы. Там не догонят.

И пыхтя, переваливаясь и подгоняя друг друга, старики потрусили к ближайшей арке. Как будто кто-то мог покуситься на их уши. Как будто кто-то мог признать в двух почтенного возраста пенсионерах дворовых хулиганов.

— Ух! Все. Я больше не могу, — сказал Борис.

— Я тоже, — признался Сан Саныч. И удачно сбежавшие с места преступления ветераны без сил упали на первую же скамейку.

— Ты чего побежал? — спросил, отдуваясь, Полковник.

— Чего, чего? Там же народ спускался.

— Дурак ты, Борис. Кто бы на нас подумал? Постояли бы вместе с ними перед испорченными дверями, повздыхали, посетовали на нынешнюю молодежь. Потом бы спросили какой-нибудь адрес и пошли себе спокойненько. Что ты с места сорвался как ошпаренный?

— А ты чего?

— Потому что ты первый побежал.

— Я первый? Ты себя не видел. Полудурок старый. Так бежал, что собственный живот чуть не обогнал.

— Я?

— Ты.

— А ты…

— Ладно, старый, — поднял руки вверх Сан Саныч. — Капитулирую. И признаю свою вину. Во всем. Даже в том, что не совершал. Сегодня на твоей улице праздник. Сегодня ты герой дня. Глумись надо мной, как душе твоей будет угодно. Все стерплю. Скажешь — на колени по такому случаю перед тобой бухнусь. В знак особой признательности.

— Денежное вознаграждение было бы, конечно, предпочтительней. Но в крайнем случае согласен и на коленки, — милостиво согласился Борис.

— Будут коленки. И прочие возможные в рамках двухмесячной пенсии вознаграждения, — пообещал Сан Саныч. — Показывай. Не томи.

Борис заговорщически подмигнул. Вытащил из кармана изъятый им из-за обивки предмет. И раскрыл ладонь.

На руке лежала толстая металлическая табличка с выгравированным на ней порядковым номером квартиры.

С давным-давно проржавевшей цифрой 39.

— Все, — сказал Сан Саныч. — Теперь точно все! Можешь приклепать эту табличку на свой могильный камень. Тем более он не за горами.

— Ни черта не понимаю! — расстроился Борис.

— Чего непонятного? Ты оказался банальным подъездным хулиганом — обивки бритвой полосуешь, таблички вот с дверей добропорядочных граждан отдираешь. Резвишься, думая, что по причине твоего уже неразумного возраста тебе с рук сойдут твои безобразные художества. В общем, типичный балбес-переросток из неблагополучной семьи.

— А если без ерничества? Если серьезно?

— А если серьезно — то сидим мы в дерьме по самое горло. И не сегодня-завтра начнем хлебать. Пока не потопнем. До смерти.

Без той дискеты мы не жильцы. А искать ее больше негде. Вся надежда была на этот адресок.

— Может, ее здесь и не было?

— Может, и не было. А может, ее до нас нашли. Более удачливые конкуренты.

— И что же теперь?

— Сушить весла. И плыть по течению. Тут недалеко…

— Может, они еще где-нибудь есть?

— Есть. Одна точно. У генерала. Борис обреченно покачал головой.

— Генерал высоко сидит. До него нам не допрыгнуть. Пупки по дороге развяжутся.

— Может, и не допрыгнуть. Но идти больше некуда. Этот адресат последний.

Борис внимательно взглянул в лицо Сан Санычу.

— Ты что-то придумал?

— Ничего я не придумал. Кроме банального попрошайничества. Может, он поймет, что нам и так жить осталось недолго. Поверит, что о сути предмета осведомлен я единственный. Может, ему будет довольно одного меня? Зачем ему все жизни?

— Может, и поймет, — вздохнул Борис. — Но вряд ли. Генералы понимают только маршалов. Значит, пойдешь? — еще раз спросил Борис.

— Пойду!

— А нам как быть? Ждать у моря погоды?

— Наверное, ждать. Ничего другого не остается. На самый крайний случай я вам оставлю свои подробные показания. Обо всем и обо всех. От самого начала до самого конца. Кроме пионерского лагеря. Если я не вернусь, попробуйте с ними поторговаться. Попробуйте выторговать хотя бы Марину с дочкой.

— Попробуем. Чего ж не попробовать. Только вряд ли чего добьемся.

— Если не выторгуете жизнь, так хоть погромче хлопните напоследок дверью. Передайте все то, что я вспомню и напишу, журналистам. Свалить они их с постов не свалят, но, может, хоть перышки пощиплют. Ничего другого я предложить не могу. К сожалению.