* * *

Тем временем масштабы и сила авиационных ударов, наносимых американцами как по Северному, так и по Южному Вьетнаму, неуклонно возрастала. Из присылаемых из полка шифровок нам вскоре стало известно, что количество ударных самолетов, нацеленных на подавление наших юго-восточных союзников, достигло совершенно умопомрачительной цифры — 1200 штук. Вспоминая уроки недавней истории, я прикидывал, что по боевой мощи такая армада была бы вполне сравнима со всей авиацией, брошенной Гитлером на СССР в 1941-м году. Причем это были не какие-то абстрактные цифры, которые зачастую мелькают перед вами в книге или газете. Нет, это были вполне осязаемые самолеты, день за днем в буквальном смысле проносящиеся у нас над головами. И разрушительные потери, которые они наносили и без того небогатой стране, были тоже ощутимы. Иногда в таких налетах на конкретный объект участвовали до двадцати тяжелых боевых машин, и должен вам сказать, впечатлений даже от одной такой встречи хватает на несколько лет довольно неприятных воспоминаний.

Однажды и мы с Камо случайно попали в такую «мясорубку». А начиналось в тот день все вполне мирно и даже рутинно. Утром Стулов, номинально отвечающий за электроснабжение нашей команды, обнаружил, что все привезенные нами емкости из-под солярки пусты. Разыскав меня в землянке, он приказал срочно взять позаимствованную нами в ближайшей деревне тележку и привезти из сельскохозяйственного кооператива хотя бы пять канистр солярки. Тяжело вздохнув (поскольку надеялся пару часов погреться на солнышке), я поплелся выполнять приказание. Первым делом следовало отыскать что-то в обмен на столь дефицитный продукт, и я принялся бродить по лагерю в поисках того, что могло бы послужить средством оплаты. От выданных Стуловым местных денег толку было мало. Донги (вьетнамские деньги) в этой части Вьетнама почти ничего не стоили. Да и к чему они были местным? Купить что-либо путное на них было практически невозможно по причине отсутствия нормальных магазинов, а копить деньги в расчете «на потом» тоже было абсолютно бессмысленно, поскольку в условиях войны практически ничего не стоила сама жизнь местного крестьянина, не то что какие-то разноцветные бумажки, пусть и называемые деньгами.

Итак, надо честно признать, что натуральный обмен в условиях любой войны — это суровая, но неизбежная реальность. Что же может предложить простой советский солдат столь же простому вьетнамскому хлеборобу? «Экзотические продукты питания»: сахар, мед, тушенка, баночная сельдь тихоокеанского засола, сигареты и особенно бутылочное пиво необычайно ценились среди местных жителей. Вот только один вопрос тревожит наши души, где нам взять подобные деликатесы? Последние дни мы и сами сидели на голодном рационе, все чаще и чаще заводя с Ворониным разговор об улучшении пайка. Бензин, солярка, машинное масло хоть и в меньшей степени, но тоже были неплохим объектом для обмена. Но, увы, и здесь мы не были богачами. «Что же предложить на этот раз местным барыгам?» — нервно бегаю я по лагерю. Мельком заглядываю в офицерскую палатку. Внезапно мой взгляд упирается в радиоприемник «Спидола», который наш капитан любит послушать перед сном за неимением газет, телевизора и книг. Красть, разумеется, нехорошо, и я спешу вслед за успевшим скрыться за поворотом оврага Стуловым. Объяснив тому деликатность порученной мне миссии, прошу выдать мне хоть какое-то материальное подкрепление к хилой местной валюте. При этом намекаю на приемник капитана, который (по моему мнению) вполне можно положить на алтарь будущей победы. Но старший лейтенант стоит горой за имущество командира. Вместо приемника мне выдается почти новая офицерская гимнастерка, форменные ботинки, фонарь с запасными батарейками и два комплекта швейных иголок. Едва успеваю разместить добытое в тележке, как вижу беззаботно бредущего Камо, только что притащившего кучу относительно сухого валежника для вечернего костерка.

— А-а-а, очень кстати, что ты мне попался, — окликаю я его. — Срочно неси сюда пустые канистры! Давно пора двигаться, а ты где-то бродишь!

— Куда? Зачем? — бросает тот сучья на землю.

— Пойдем с тобой в поселок, за соляркой, — старлей приказал.

— Так прямо мне и показал? — упирается Камо.

— Да не показал, — тяну я его за руку, — а приказал. Неси, говорю, канистры, а то до обеда вернуться не успеем.

Только эта угроза еще способна как-то повлиять на вольнолюбивого сына гор, и он с заунывными причитаниями на незнакомом мне языке начинает собирать разбросанные по лагерю канистры. Через пять минут мы уже в пути. В принципе, но российским понятиям идти нам не так и далеко, примерно пять километров, но дорога извилиста и разбита, так что, дай Бог, часа за полтора удастся добраться до основной цели нашего путешествия. Я иду молча, одной рукой держусь за оглоблю, а другой яростно отмахиваюсь от наседающих со всех сторон москитов. Мой же напарник, наоборот, сегодня очень шумен. Молчать он не любит вовсе и поэтому сразу же заводит какую-то заунывную с гортанными руладами горскую песню. Примерно на полпути, едва мы ступили на хлипкий мостик, переброшенный через речку примерно двадцатиметровой ширины (в нее, кстати, и впадает наш ручей), как сразу с нескольких сторон до нас доносится тревожный рев далеких сирен. Останавливаемся и привычно задираем головы вверх. Мост мы уже преодолели, и теперь перед нами раскинулась протяженная долина, сплошь расчерченная квадратами рисовых чеков. Правда, от многих из них осталось лишь одно название. Громадные воронки перемешали разделительные брустверы, проселочные дороги и водоотводные каналы в однообразное бурое и неопрятное месиво. Среди этого разгрома кое-где еще копошатся крестьяне, пытающиеся спасти хотя бы часть урожая, но делают они это скорее по привычке, нежели надеясь как-то существенно поправить свои дела. Цели американских стратегов, бомбящих все подряд, понятны. Именно здесь, по узкой равнинной части, практически не защищенные буйными, прекрасно все маскирующими зарослями, проходят основные транспортные коммуникации, по которым снабжаются южновьетнамские «повстанцы». Но нам сейчас не до них, все наше внимание безраздельно отдано воздуху.

— Смотри, кацо, — азартно кричит востроглазый Камо, вытянув руку в сторону юго-востока, — вон они откуда идут!

Поворачиваю голову в указанном направлении. Вначале мои глаза ничего толком не воспринимают в раскаленной полуденной голубизне, но я прикрываю их ладонью, и вот тут-то мои ноги от страха буквально прирастают к земле. Высоко в небе, но, явно стремительно снижаясь, прямо на нас черным валом идут самолеты. Наверное, там, в бескрайней небесной лазури, откормленным американским пилотам кажется, что они держат какой-то строй, но нам, жалким козявкам, судорожно вцепившимся в свою примитивную тачку, кажется, что на нас накатывается нечто подобное грозовому фронту. Звука двигателей нам еще не слышно, но от этого становится еще страшнее. Нервно оглядываемся по сторонам в поисках хоть какого-то укрытия. Обычно у мостов или каких-либо других, хорошо заметных с воздуха построек сооружаются специальные окопы, или, как их еще называют, «щели», но вот именно здесь ничего похожего мы не видим. Тем временем приближающиеся самолеты, словно по команде, разделяются на два эшелона. Самый нижний слой штурмовиков еще более круто пошел вниз, и вскоре со стороны поселка (куда мы, собственно, и направляемся) донеслись мощные взрывы, сопровождающиеся ярко-красными сполохами.