— Что это? — удивился Павлик Краснов.

— Кто это?! — воскликнула Орина. — Эти-то — в чистоте, а те-то…

Тамара Горохова сказала, что ее тошнит. А Секретарь ответил:

— Это все игрушки ученых! А бел охал атники — ученые и есть. И здесь продолжают играть в свои игры. А то, что чистота в этом зале стерильная, — так это одна только видимость. Грязно тут, грязнее, чем в авгиевых конюшнях. Впрочем, это некорректное сравнение, навоз — он вовсе не грязный. Вон, голубчики наши: готовят реакцию…

— Какую реакцию? — спросила Орина.

— Известно какую: цепную ядерную реакцию. Сейчас кого-то из своей шатии-братии будут на атомы распускать… Весельчаки. Не могут без своих игр, скучно им, мозги занять нечем. Мы позволили им заниматься прежним, в обмен на принесение в жертву кого-то из своих. Пускай возятся… Их не так много и осталось, скоро прикончат друг друга. Ведь распад атома происходит вместе с распадом личности ученого. 6 августа 45-го года первые ученые на анатомы распались: Резерфорд да семейка Кюри… Из атомов этих распавшихся личностей строятся новые — и по трубам отправляются в мир. Одна надежда, что из этих новых не вырастут ученые, которые вновь пойдут на распыл. А то бессмыслица какая-то получается, вы не находите? Знаете, в мире все ведь связано. Шитье-то одно, хоть и состоит, казалось бы, из разных материй, дернешь за ниточку там — тут порвется, и наоборот.

Секретарь позвал их следовать дальше, и, выйдя из коридора с кафельными стенами, они двинулись по тоннелю и вскоре свернули в извилистую темную пещеру, пробитую в нутре земли, знать, никак уж не человеком. У Секретаря оказался с собой фонарик — и все равно кто-нибудь то и дело падал или набивал шишку на лбу, приложившись о низкий свод.

Орина шепнула Павлику Краснову, стараясь, чтоб Секретарь не услыхал:

— А про карту личности они так и не спросили… — и сжала кулаки, вспомнив, что Милиционер говорил про палец: а вдруг да вправду придется пожертвовать перстом, чтоб воротиться домой…

Павлик вытащил из-за пазухи свернутую трубкой картину, нарисованную шутниками-школьниками, и тотчас засунул ее обратно:

— Мне, кажется, она у нас!

— Это… это что — и есть: карта личности?! — прошептала обескураженная Орина.

— Я думаю — да! — кивнул Павлик Краснов. — Слова-то однокоренные: карта — картина… На латыни charta — это просто бумага…

Орина вздохнула: на латыни!.. Вот тебе и кривая Пандора!

Внезапно за одним из поворотов, в гроте, забранном железной решеткой, они увидели… большую обезьяну.

— Орангутанг! — воскликнула Тамара Горохова. — О, да у вас тут и зверинец есть!

А Орина, приглядевшись, прочитала на табличке «Дарвин». То же самое было выбито еще на нескольких языках, небось и на латыни. Она спросила:

— Это что ж — кличка такая?

— Нет, это Чарльз… — пожал плечами Секретарь. — Всеобщий любимец. Обезьяна зимой.

— У него глаза человеческие… — сказал Павлик Краснов.

— Ну конечно! Обратная эволюция… Таким он представлял себе ад… в глубине души.

Оглядываясь на беднягу Дарвина, который принялся трясти прутья клетки и ухать им вслед, пытаясь что-то сказать, они двинулись дальше, и вскоре Секретарь привел их в пещерный зал с удивительными орнаментами и рисунками животных по стенам и потолку. Но разглядывать красные спирали, волны да загогулины, а также быков, мамонтов и оленей было некогда — Секретарь торопил их, дескать, времени в обрез: тихий час, мол, вот-вот кончится… и тогда-де двоих из вас мне придется вести обратно…

Из зала тянулись три хода: левый был похож на волчью нору, по правому текла вода и сверху капало, а средний оказался широким и сухим.

— Вот она, развилка… — кивнул Секретарь. — Дальше пойдете сами! Только одно условие…

И он объяснил, дескать, они должны разделиться: Тамара выбирает свой путь, Орина с Павликом — свой.

— Вы — первая! — кивнул он географичке.

Та стала возражать: дескать, а можно нам не расставаться, можно мы и дальше вместе пойдем? А то-де страшновато как-то… Но Секретарь был непреклонен.

— Их-то двое, а я-то одна… — стала жалобиться Тамара Горохова.

— Вас тоже двое… — возразил Секретарь. — Я вам свой фонарик отдам. Выбирайте же, пока мое терпение не лопнуло!

Географичка схватила фонарь и, не оглядываясь, пошла прямо. Павлик Краснов потянул Орину направо, и, прежде чем войти во тьму, на прощанье махнул Секретарю-Управляющему, который остался за завесой частой сталактитовой капели; Орина кивнула — «до свидания»-де. А Секретарь с обликом человека-зверя с набережной туманов, короля фальшивомонетчиков, солнца бродяг и того, чье царство — ночь, ухмыльнулся и воскликнул:

— Свидание пока что под вопросом!.. Но кто знает, кто знает…

Когда она еще раз обернулась, в пещере клубился туман, принявший форму человека в треугольном плаще, из-под накинутого капюшона смутно донеслось:

— Ирину — в Ирий, Орину — Ахриману…

Двое шли в темноте, ход наклонно поднимался кверху, навстречу тек ручей, они брели ощупью, по щиколотку в воде, то и дело налетая на стены, наталкиваясь друг на друга; капало с пещерных сводов чаще, как будто под потолком сгущались тучи; Оринин промокший капор стал таким тяжелым, что тянул ее к земле… Внезапно впереди мелькнул слабый свет — и они, оскальзываясь, забрызгивая один другого, бросились навстречу свечению.

Дыра в стене оказалась довольно высоко, и оттуда узким водопадом стекала вода. Павлик Краснов, поднявшись на что-то вроде полка в бане, первым пролез в отверстие, откуда тек бурный ручей, и стал звать Орину; она кое-как вскарабкалась на глинистую ступень и сквозь сбивающую с ног воду, вмиг промокнув до нитки, протянула пятерни за край сквозины и была схвачена за запястья и вытащена наружу.

Когда Орина промигалась после водяной купели, то увидела — они с Павликом внутри глубокого колодца. И до неровного квадрата света, который словно под копирку отпечатался на сетчатке глаз, — еще тянуться и тянуться. Воды в колодце оказалось немного: сквозь дыру она уходила в пещеру. Стенки были выложены почерневшими бревнами «в чашку». И, несмотря на сырость, в колодце было тепло, как в бане.

— Эге-ге-е-ей! — заорала Орина. — Эй, кто-нибудь… Вытащите нас…

Эхо с готовностью ей ответило. А Павлик Краснов сунул руку в карман и достал… пеньковую веревку, которую перед расставанием сунул им дедушка Диомед. На конце веревки болтался внушительный железный крюк. Размотав веревку, он кивнул: должно хватить… размахнулся и попытался выбросить крюк наружу… Но не тут-то было: крюк раз за разом валился вниз. Тогда Павлик по склизким венцам полез кверху.

И вот он опять метнул крюк на веревке — и… добросил: тот зацепился за край сруба. Ухватившись руками за канат, а подошвами упираясь в стену, Павлик Краснов полез из колодца. Орине оставалось только смотреть и ждать. Он срывался и его мотало, точно маятник… он ударялся о бревенчатые стены… потом вновь упорно карабкался к свету. Орина, задрав голову кверху, — так что капор в конце концов с нее свалился, — говорила ему вослед: