– Желаете ли что-либо сказать в свое оправдание, господин штабс-ротмистр? – вежливо поинтересовался Фен-Раевский.

– Откровенно говоря, я чертовски устал, слушая эти криминальные новеллы, и хотел бы вернуться в камеру. Посмотрим, как вам удастся доказать всю эту ересь присяжным заседателям, – зло выговорил Васильчиков и, не дождавшись команды, сам протянул руки для надевания оков. Задержанного увели.

Полицмейстер поднялся из-за стола и подошел к Ардашеву:

– Позвольте принести вам, Клим Пантелеевич, глубочайшую благодарность и выразить особую признательность за вклад в дело торжества законности и правопорядка. Я буду ходатайствовать перед самим генерал-губернатором и городским головой о даровании вам звания почетного гражданина нашего города.

– Благодарю вас, Ипполит Константинович, за столь высокую оценку труда скромного присяжного поверенного. Да ведь я всего-навсего исполнил предсмертную волю своего доверителя. Что ж до почетного звания, то, думаю, после сегодняшнего выступления в судебном заседании в защиту молодого писателя городской голова вряд ли поддержит вашу инициативу. Но все равно – спасибо. Однако мне пора. – Слегка поклонившись присутствующим, Ардашев направился к выходу.

Налетевший внезапно из-за угла холодный осенний ветер чуть было не сбил котелок с головы присяжного поверенного. Сильными и резкими порывами он, точно рассерженный дворовый пес, захватывал и трепал в разные стороны полы его черного сюртука. Темно-синее небо уже наполнилось таинственной свинцовой тяжестью, готовое в любой момент опрокинуть на землю тысячи водопадов. Еще не улетевшие в теплые края ласточки низко кружили над землей и громко голосили, будто призывая беспечных горожан скорее спрятаться от неизбежного ливня. Миновав колокольню и спускаясь по белокаменным ступенькам соборной лестницы, Ардашев на мгновенье остановился, невольно залюбовавшись величественной красотой Николаевского проспекта. Его прямая, переходящая в бесконечность линия терялась в грязно-серых облаках, виноградными гроздьями повисших над горизонтом. Осенняя свежесть предгрозового воздуха приятно дурманила голову и отвлекала от грустных, свойственных этому времени года мыслей о скоротечности человеческого бытия. Внезапно, словно по чьей-то команде, откуда-то сверху сорвались первые робкие капли дождя и крупными, но редкими горошинами рассыпались по крышам и подоконникам окрестных домов, выстукивая водяными палочками беспорядочную барабанную дробь. Одинокие прохожие открывали зонтики или искали укрытие в надежде переждать непогоду. Привычно выкидывая вперед трость, Клим Пантелеевич уходил все дальше и дальше, пока совсем не скрылся из виду, растворившись в мутной густоте темно-лилового марева, окутавшего притихшие улицы.

Жалкий, кряхтящий от перенесенного шторма пароходик надрывался, сопел и, точно разбуженный старик, прокашливался черным смрадом, силясь побороть надвигающийся из-за горизонта шторм. «Кострома» неуклюже цепляла носом волну, то опускаясь до самой ватерлинии, то вдруг снова отчаянно подпрыгивая вверх. Громко выпустив пар, старая посудина натужно вошла в фарватер порта Коломбо.

Утлое, «беременное» сотнями арестантов суденышко неприкаянно скиталось по морям, отшвартовавшись от Карантинного мола Одесского порта еще месяц назад. За долгие дни морского странствия заключенные, томившиеся в темных и сырых трюмах-казематах, почти полностью потеряли прежний, людской, облик и превратились в человекоподобные существа, управляемые простейшими инстинктами.

Прильнув к иллюминаторам, пораженные красотой увиденной земли, каторжане завороженно молчали. Изумрудно-зеленая громада кокосовых зарослей поднималась из девственно голубых вод Индийского океана и дарила ощущение сказочной нереальности, какого-то недавнего парадиза, откуда только что улетели ангелы, испугавшиеся, видимо, этой ржавой консервной банки, насквозь пропитанной злобой и насилием. Проделав почти полпути до Сахалина, «Кострома» стала на якорь в порту английской колонии – острова Цейлон.

Всем членам корабельной команды было разрешено спуститься на берег. На судне осталась только вахтенная смена да трое из десяти сопровождающих конвойных. Они утешали себя тем, что следующая остановка, в Сингапуре, позволит им полностью наверстать упущенное. Но сейчас красный свет фонарей притонов был не для них. Уличные бордели манили в свои грешные покои морских скитальцев со всего света. Индуски, китаянки, мулатки непонятного рода и племени и даже несколько дам европейского вида навязывали себя прохожим, пытаясь затянуть их в приоткрытые двери публичных домов. Таверны и придорожные забегаловки, устроенные на манер английских пабов, завлекали прохожих звуками патефонов и звонким женским смехом.

Когда окрестности острова пленила голубая темнота ночи, по трапу корабля под российским флагом слегка покачивающейся походкой на берег сошел матрос.

– Эй, проспал, что ли? – крикнул вахтенный старшина, но, так и не дождавшись ответа, махнул счастливчику рукой, добавив: – Ты уж, браток, выпей там за меня да красоток местных не забудь пощупать! Ох, говорят, они тут и горячие! – Ответа не последовало, и раздосадованный невниманием моряк стал обходить верхнюю палубу. Откуда-то снизу донесся едва уловимый стон. Не долго думая, он спустился вниз. Стон повторился вновь. Дежурный открыл цепной ящик и остолбенел… Внутри него лежал раздетый донага окровавленный молодой матрос вахтенной смены со связанными руками и ногами. Из его рта торчала грязная тряпка арестантской робы. Кровь залила несчастному лицо, а за левым ухом белела треснутая черепная кость. Из образовавшегося отверстия сочилась кровь и был виден пульсирующий мозг. Но человек еще жил. Старшина тут же поднял тревогу, и подоспевшая охрана вытащила раненого. Теряя сознание и едва шевеля губами, он рассказал, что один из каторжан упросил вывести его на вторую палубу, чтобы посмотреть, возможно в первый и последний раз в своей жизни, на этот тропический рай. Доверчивый паренек в нарушение всех предписаний согласился, тем более что за долгое плавание арестант научил его играть на гитаре. Злоумышленник, воспользовавшись халатностью и неискушенностью моряка, нанес ему несколько страшных ударов по голове, переоделся в его одежду и скрылся. К утру несчастный скончался.

Как позже выяснилось из сопроводительных документов, совершивший дерзкий побег преступник был приговорен Ставропольским окружным судом за двойное умышленное смертоубийство к лишению всех особенных, лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ, а также осужден на смертную казнь через повешение. Уличить его еще и в погибели двух иностранных подданных обвинению так и не удалось, поскольку во вскрытой варшавскими властями посылке на его имя лежали подшивки старых газет. Позднее высочайшим указом государя, учитывая его прежние боевые заслуги, смертную казнь заменили вечной каторгой на острове Сахалин. Фамилия его была… Васильчиков – бывший штабс-ротмистр 15-го драгунского Переяславского императора Александра III полка, расквартированного в городе Ставрополе.

…А еще через десять дней «Кострома», проходя Лаперузовым проливом, попадет в свирепый шторм. Борясь с налетевшим норд-остом и переваливаясь с бока на бок, точно старая неповоротливая утка, судно направится к берегу и окажется во власти густого молочного тумана. Штурманский офицер потеряет из виду Крильонский маяк и собьется с курса. Пытаясь обойти надвигающуюся с северо-востока полосу льда, плавучая тюрьма на полном ходу наскочит на острые скалы Камня Опасности. Корабль потонет. Спастись никому не удастся.