«Дьем был далек от реальности», – сказал Конейн. Его разведчики, одетые в голубую униформу, смахивающую на мундиры гитлерюгенда, его обученный с помощью ЦРУ спецназ, а также тайная полиция стремились насадить католический режим в стране, исповедующей буддизм. Угнетая монахов, Дьем сделал их мощной политической силой. В течение следующих пяти недель их протесты усилились. 11 июня шестидесятишестилетний монах по имени Кванг Дук уселся на одном из перекрестков Сайгона и поджег себя. Снимки этого добровольного жертвоприношения обошли весь мир. Теперь Дьем, чтобы удержать свою власть, принялся разорять пагоды, убивая монахов, женщин и детей.

«Дьем не нравился никому, – вскоре после этого заявил Бобби Кеннеди. – Но как избавиться от него и заполучить человека, который продолжил бы войну, не расколол страну на две части, не проиграл бы эту войну и не потерял страну? Вот что представляло для нас самую большую проблему».

В конце июня – начале июля 1963 года президент Кеннеди начал в кулуарах вести разговоры о том, чтобы избавиться от Дьема. Если это вообще можно было осуществить, то лучше всего, если это будет сделано втайне, решил он. Для начала президент назначил нового американского посла: им стал властный Генри Кэбот Лодж, политический конкурент Кеннеди, которого он дважды победил, один раз в гонке за кресло сенатора от Массачусетса и второй раз – в качестве кандидата на пост вице-президента у Ричарда Никсона. Лодж с радостью принял это назначение, когда понял, что в Сайгоне ему будут предоставлены почти королевские полномочия.

4 июля Люсьен Конейн получил послание от генерала Тран Ван Дона, действующего руководителя Объединенного штаба армии Южного Вьетнама, человека, которого он знал долгих восемнадцать лет. «Давайте встретимся в отеле «Каравелла», – говорилось в послании. Той ночью в прокуренном и битком забитом людьми полуподвальном ночном клубе в гостинице генерал Дон сообщил, что военные готовы выступить против Дьема.

«Как отреагирует американская сторона, если мы выступим?» – спросил Дон у Конейна.

23 августа Джон Ф. Кеннеди дал свой ответ.

Дождливым субботним вечером он сидел один в своем доме в Хайянниспорте, горюя о мертворожденном сыне Патрике, похороненном всего две недели назад. Сам Кеннеди в эти дни страдал от участившихся сильных болей в спине, отчего вынужден был передвигаться на костылях. Около 21:00 президент поговорил по телефону со своим помощником по национальной безопасности, Майклом Форрестолом и без лишних преамбул одобрил текст конфиденциальной телеграммы, предназначенной для недавно назначенного посла Лоджа. Телеграмму составил Роджер Хилсман из Государственного департамента. «Мы должны исходить из того, что сам Дьем не сможет удержать власть», – говорилось в телеграмме. Далее послу надлежало «составить подробные планы того, каким образом мы могли бы осуществить замену Дьема». С госсекретарем, министром обороны и директором Центральной разведки никаких консультаций не проводилось. Все трое сомневались по поводу своевременности переворота.

«Я не должен был давать свое согласие», – признался президент после того, как стали очевидны последствия этого шага. Но приказу уже был дан ход.

Хилсман проинформировал Хелмса, что президент приказал устранить Дьема. Хелмс передал это поручение Биллу Колби, новому шефу Дальневосточного отделения ЦРУ. Колби, в свою очередь, передал его Джону Ричардсону, своему избраннику на пост резидента в Сайгоне: «При сложившихся обстоятельствах полагаю, что ЦРУ должно полностью принять директивы высокопоставленных политиков и изыскать способ достижения поставленных ими целей», – проинструктировал он Ричардсона, хотя «согласно этому приказу мы, по-видимому, выпустим синицу из рук, прежде чем опознаем тех журавлей, которые кружат в небе, или песни, которые они могут нам спеть».

29 августа, на шестой день своего пребывания в Сайгоне, Лодж телеграфировал в Вашингтон: «Мы ступили на путь, с которого уже нельзя свернуть: ниспровержение правительства Дьема». А в Белом доме Хелмс стал свидетелем, как президент получил это донесение, одобрил его и тут же приказал, чтобы Лодж обеспечил прежде всего надежное «алиби» для США и чтобы никто не заподозрил американского участия в государственном перевороте против Дьема.

Посол негодовал по поводу непомерно высокого, по его мнению, статуса ЦРУ в Сайгоне. В своем дневнике он записал: «У ЦРУ здесь больше денег; у его сотрудников более крупные особняки, чем у дипломатов; им больше платят; у них больше оружия и более современное оборудование». Он ревностно относился к полномочиям Джона Ричардсона и насмехался над предостережением резидента в отношении ведущей роли Конейна в планировании государственного переворота. Лодж решил, что ему нужен другой резидент в Сайгоне.

Ричардсон бесил его: «Он сорвал с него маску и передал его имя газетчикам», – как признался Бобби Кеннеди восемь месяцев спустя, – «скормив» хорошо продуманную информацию одному толковому репортеру, оказавшемуся проездом в Сайгоне. Статья получила большой резонанс. Назвав Ричардсона его настоящим именем – беспрецедентное нарушение мер безопасности! – автор писал, что у него был «безуспешный план действия, который г-н Лодж привез из Вашингтона, поскольку агентство не согласилось с этим планом… Одно высокопоставленное лицо, человек, который посвятил большую часть жизни в службе демократии, уподобил рост ЦРУ злокачественной опухоли и добавил, что не уверен, что даже Белый дом может это проконтролировать». Статья была напечатана в «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост». Ричардсон, карьера которого пошла под откос, покинул Сайгон четыре дня спустя; выждав приличное время, в его дом переселился посол Лодж…

«Нам очень повезло, что Ричардсон отозван, – признался старый приятель Конейна, генерал Дон. – Будь он здесь, наш план, возможно, подвергся бы большой опасности».

5 октября в штаб-квартире Генерального штаба Люсьен Конейн встретился с генералом Дуонг Ван Минем, известным как Большой Минь. Он доложил, что генерал поднял вопрос о покушении и американской поддержки новой хунты. Дейв Смит, новый действующий резидент, рекомендовал, чтобы «мы не занимали бесповоротную позицию против плана покушения». Для посла Лоджа это прозвучало как приятнейшая музыка, а для Маккоуна – как проклятие…

Маккоун приказал Смиту прекратить заниматься «подстрекательством, одобрением и какой бы то ни было поддержкой идеи покушения» и бросился в Овальный кабинет. Избегая в своей речи слова, которые могли бы связать Белый дом с этим покушением, он позже свидетельствовал, что выбрал спортивную аналогию: «Г-н президент, если бы я был менеджером бейсбольной команды и у меня был лишь один питчер, я бы в любом случае держал бы его на скамейке». 17 октября, на совещании Специальной группы, а потом с глазу на глаз с президентом четыре дня спустя, Маккоун заявил, что с прибытием Лоджа в Сайгон в августе американская внешняя политика во Вьетнаме испытывает «абсолютную нехватку разведданных». Ситуация, развивающаяся вокруг Конейна, «чрезвычайно опасна», сказал он, и это угрожает «полной катастрофой для Соединенных Штатов».