пожевал губу. — Я ведь тогда… ну, после взрыва… сам пошел и доложил, что в Самаре случилось. Как ты от купца того бесноватого нас прикрыла. Прежде госпожа Щербатова не велела докладывать, а тут… Ну, я рассудил… она, ну… не рассердится уже. Думал вытащить тебя, доказать, что ты за нас. Сам чуть под протокол не загремел. Спасибо, капитан наш за меня поручился. Все как с ума посходили после теракта этого…

— Все хорошо, Паша, — Саша накрыла его руку своей. — Дело прошлое. Как говорят англичане, вода под мостом. Я ведь сама солдат и знаю, что такое приказ. Не кори себя. Покажи лучше, как в левое крыло пройти.

— Да вон через большую гостиную… Идем, мне ж все равно ходить за тобой везде.

В большой гостиной по центру висел траурный портрет Веры, окруженный цветами и горящими свечами — это при электрическом-то освещении. Цветная мозаика, причудливо изогнутая мебель, витая каминная решетка — все по виду осталось прежним; и все же казалось, что дом сделался так же мертв, как его хозяйка. На асимметричном столике у камина лежала забытая газета. Прислуга распоясалась, при Вере такого не было бы… Саша дошла до камина и замерла.

Газета. После взрыва она ни одной газеты не видела… вообще не узнавала никаких новостей.

Газета лежала последней страницей вверх. Реклама, призывающая приобрести все на свете, от краски для волос до ткацкой мануфактуры. Брачные объявления. Карикатура, высмеивающая чересчур узкие дамские платья и несуразно большие муфты.

Оставь, сказала себе Саша. Иди дальше. Не останавливайся. Не смотри, что там, на другой стороне…

И все же медленно взяла газету в руки и перевернула. Желтоватые листы весили, кажется, пуд, не меньше.

Передовица гласила: «Испанский грипп перекинулся на Нижегородскую губернию. Выставлены карантинные посты». Чуть ниже: «Карантинный режим в Симбирске и Пензе сохраняется».

Три губернии. Голод поражает страну быстрее, чем в самых мрачных прогнозах Каина.

Миллионы человек брошены безо всякой помощи, даже без возможности бежать.

Саша аккуратно положила газету на место — первой страницей вниз, как лежала. Следов оставлять нельзя.

Чувство вины, жалость к себе, болезненная слабость — все растаяло в один миг. Она знала, что следует делать, и знала, что сделает это.

Но сперва навестит детей Князева.

* * *

— Когда мы их всех перебьем наконец, комиссар? — спросил Ванька Князев.

— Скоро, — ответила Саша. — Но вам предстоит другая работа.

— Не хочу другую, — заныл Федя. — Убивать хочу гадов.

— Мало ли кто чего хочет, — отрезала Саша. — Давайте-ка на берегу договоримся. Либо вы — неразумные детки, и никакого спроса с вас нет. Либо вы — солдаты революции, и тогда вы исполняете приказы командира и не задаете лишних вопросов.

— Солдаты, — хором кивнули мальчики. Настя тоже истово закивала.

Саша обвела взглядом всех троих. Она разговаривала с ними впервые, но Князев столько рассказывал о своих детях, что они давно уже стали частью ее жизни. Решительный Ванька, сметливый Федор, мягкая, немного робкая Настя. Выглаженные костюмчики и гладко причесанные волосы не могли замаскировать князевскую породу. Волчью породу.

— Тогда слушай мою команду, солдаты. Когда придет время, я скажу, что от вас требуется. Пока ведите себя так, как они хотят. Слушайтесь гувернеров, или кто у вас тут. Бежать больше не пытаться, опозоритесь только, — Ванька поймал Сашин укоризненный взгляд и потупился. — Ешьте все, что дают. Голод в стране, не до капризов. И учитесь. Учитесь всему, чему можно — и на уроках, и после уроков. Берите у врага его оружие. Все потом сгодится в деле.

Говоря это все, Саша одновременно прокручивала в голове все, что случилось с ней в Москве. Ее ведь специально готовили к тому, чтобы под протоколом она не выдала свою связь с хлыстами. Отчего же они так и не вышли на нее? Могло ли случиться, что они вышли, но она не заметила?

— Это закон божий сгодится, что ли? — скуксился Федя.

— Может, и он, всяко бывает…

Сама Саша к гимназическому экзамену по закону божьему не готовилась — Тору она знала с детства, потому без христианской догматики удалось обойтись. И все же что-то из недавно услышанного на эту тему показалось ей несообразным… Отчего тот поп… отец Самсон… на исповеди пытался подвести ее к мысли, что работа на Новый порядок — предательство? Тогда она не придала этому значения, попы вечно вещают что-то туманное, а ее голова была занята другими вещами.

— Вы учите закон божий, — сказала Саша. — А есть ли в нем такое, что у всех людей одна душа?

Мальчики переглянулись.

— Да вроде нет, — ответил Ванька. — Душа у каждого своя, человек сам по своим грехам ответ держит… Это что, комиссар, важно что ли?

— Нет, — улыбнулась Саша. — Для вас не важно. Налегайте больше на математику. Дают же вам математику? Математика не врет, даже у них.

— А ты не брешешь, комиссар? — Ванька шмыгнул носом. — Может, ты зубы нам заговариваешь, чтоб мы слушались эту мразь, а никакого революционного приказа у тебя и нету для нас?

— Ваш отец мне верил, — сказала Саша. — И я его никогда не обманывала. А вы хотите верьте, хотите нет. Но если не доверяете, я не приду больше. Барахтайтесь тут сами как знаете.

— Расскажи еще про отца, — попросил Федя. — Как он погиб?

Саша обняла Настю за плечи:

— Ну, слушайте…

* * *

В этот раз в Храм Христа Спасителя она вошла уверенно, как к себе домой. Окинула взглядом залитый электрическим светом зал. Нашла икону Святого Григория Нового и встала напротив нее. Приготовилась ждать сколько потребуется. Пашка, сопровождавший ее весь день, замер в пяти шагах позади.

Ждать пришлось не больше пяти минут. Знакомый монашек с жидкой бородкой подошел к ней:

— Следуй за мной, сестра. Старец Самсон давно тебя ждет.

Как и в прошлый раз, Пашка остался у лестницы. Нижняя Преображенская церковь по-прежнему была полна людей, пришедших отказаться от собственной воли. Спускались, как и тогда, сперва через хозяйственные службы, после через древние подвалы. От каменных стен явственно тянуло сыростью.

— Сюда, — провожатый распахнул дверь, сам же заходить не стал.

Келью освещали четыре масляные лампы. Молившийся перед темной иконой иссохший старик, не оборачиваясь, встал с колен, неторопливо отряхнул руки, ополоснул их из мятого жестяного рукомойника.

— Наконец ты пришла, дитя Сударыни Матери, — сказал он буднично. — Приказывай, что нам делать.

Говоря, он подошел к шаткому столу, разлил квас из глиняного кувшина по двум кружкам, одну подал Саше.

Он не спросил, готова ли она. Зачем спрашивать, если и так ясно.

Она была