самые разные слухи. Было установлено, что строительство гостиницы велось с привлечением германского капитала, а управляли ей германские представители, которые, возможно, попутно занимались шпионажем. Тогда существовало расхожее мнение, что всякий германский подданный и любой представитель германских интересов, будучи за границей, просто обязан помогать германскому Генеральному штабу в получении информации обо всем, что происходит в сопредельных странах, причем не важно, живут ли в них друзья Германии или ее вероятные противники. Вследствие этого гостиница была реквизирована, и управление ею было поручено русским офицерам запаса. Она была специально отведена для размещения военнослужащих, прибывших с фронта по служебным надобностям или в короткий отпуск. Большинство постояльцев гостиницы составляли приезжие из армий или из-за границы и живущие в Петрограде дипломаты.

Я принял Протопопова с расчетом предоставить ему возможность высказать все, что он сочтет нужным. Добиться этого оказалось совсем просто, поскольку приблизительно за два с половиной часа нашей беседы говорил почти исключительно он один. Незадолго до нашей встречи кто-то рассказал мне со слов самого Протопопова, что он надеется без особых хлопот привлечь меня на свою сторону и, может быть, даже сделать своим человеком. Что хотел сказать этим Протопопов, мне не объяснили. Однако если его слова передали мне правильно, то было резонно предположить, что он надеялся убедить меня в правильности курса своей внутренней и, возможно, внешней политики. В ходе двухчасового разговора он не касался вопросов военной и иностранной политики. Следует еще упомянуть, что он не был в числе участников Межсоюзнической конференции. Если бы данные вопросы его действительно сильно интересовали, Протопопов мог без особого труда попросить императора назначить его одним из ее делегатов. Насколько мне известно, никаких попыток в этом направлении он не предпринимал.

Вкратце его политическая программа состояла в следующем. По его выражению, правительство должно было во внутренней политике делать ставку на промышленные центры, но не на те, где «вложенный рубль приносит рубль прибыли», а на такие, в которых «прибыль составляет копейку на копейку». В ответ на это я бросил: «Опираться на лавочников!» Он ожидал, что в ближайшем будущем Государственная дума выступит с осуждением его внутренней политики, и единственное, что можно будет предпринять в этой ситуации, – это перенести открытие ее сессии. Тем не менее Протопопов считал, что, ввиду обнародования императорского указа о созыве Думы, назначенный срок начала ее работы следует соблюсти. Далее необходимо будет Думу распустить и назначить новые выборы, для чего, по его мнению, потребовалось бы по крайней мере шесть месяцев.

Выслушав эту столь радикальную программу, я ответил достаточно раздраженно, заявив, что он идет va banque, и поинтересовался, кто дал ему право вести такую игру и гарантировал, что страна будет безропотно ждать новых выборов или возобновления работы Думы. Как видно, мое замечание застало Протопопова врасплох. Министр перебил меня, не дав договорить, и сказал, что вполне со мной согласен и действительно играет va banque, причем надеется «этот банк сорвать». Я спросил, вполне ли он сознает, что стоит на кону в затеянной им игре. Тогда Протопопов, сообразив, вероятно, что зашел слишком далеко, пошел на попятный и снова прервал меня: «Согласен; как видно, мне следует еще раз серьезно все обдумать». Прощаясь, среди прочих любезностей, на которые он не скупился, Протопопов выразил надежду, что наша беседа не станет последней; напомнив, что мы встречались с ним в юности, он сказал, что со временем мы должны понять друг друга. На деле же наш долгий разговор оказался первым и последним. Во время моего следующего посещения столицы он больше не искал случая побеседовать со мной. Методы проведения внутренней политики, которых придерживался Протопопов, были достаточно решительны, но в то же время и слишком рискованны, что, по всей видимости, он и сам отчетливо понимал. Мне же они показались настолько знаменательными, что я счел долгом при первой же встрече с императором возможно более полно рассказать ему о своей беседе с министром внутренних дел. От себя я добавил, что Протопопов обязан понимать – играя va banque, он ставит на кон интересы короны, судьбу династии и самое существование России; возможно по-разному оценивать моральные качества этого министра, но нет и не может быть двух мнений относительно масштабов его легкомыслия, если он считает допустимым играть в азартные игры в вопросах государственной важности. Очевидно, император был чрезвычайно удивлен услышанным. Его величество тем не менее не выразил никаких сомнений в том, что касается точности моего отчета о нашем разговоре, и не счел необходимым пригласить Протопопова к себе, чтобы в его присутствии убедиться в истинности рассказанного мной.

Закончив свои дела в Петрограде, я поспешил вернуться в Ставку, предварительно заехав в Царское Село для личного доклада императору. Там я узнал, что цесаревич по состоянию здоровья должен не вставать с постели, в связи с чем возвращение в Могилев откладывается. Во время разговора со мной его величество спросил, имеется ли безусловная необходимость его присутствия в Ставке. Когда я ответил, что он уже утвердил планы работ на зиму и что нет никаких оснований ожидать сколько-нибудь серьезных военных событий, император сказал: «Если мое присутствие в Ставке необходимо, сообщите мне». Потом добавил: «Если я не приеду в Ставку, то во всяком случае могу рассчитывать встретиться с вами, когда вы приедете в Петроград на Межсоюзническую конференцию».

Вскоре после возвращения в Могилев я получил телеграмму от генерала Рузского, сообщавшего, что он уполномочил командующего 12-й армией генерала Радко-Дмитриева начать наступление местного значения к югу от озера Бабит[147].

Эта телеграмма меня сильно удивила. Вместе с генералами Клембовским и Лукомским я внимательно изучил протоколы совещания главнокомандующих. По ним выходило, что локальные наступления на разных наших фронтах предполагалось начинать только в том случае, если наши союзники со своей стороны перейдут к активным боевым действиям в январе или феврале; при этом мы должны по возможности откладывать начало своих операций. Следовательно, независимое наступление 12-й армии было совершенно незапланированным. На первый взгляд казалось, что было бы вполне естественно напомнить генералу Рузскому о решении совещания и приказать ему отменить наступление, которое, как видно, еще не началось. Мне, однако, приходилось брать в расчет и соображения совершенно другого порядка. Несколько раз за последние десять месяцев в различных пунктах боевых позиций Северного фронта проводилась подготовка к началу наступлений, которые во всех случаях, за одним только исключением, были потом отменены. В связи с этим не было сомнений, что очередной приказ об отмене наступательной операции весьма отрицательно скажется на моральном состоянии всех частей этого фронта.