В домике Дункана, стоящем в ряду таких же каркасных домов с северной стороны строевого плаца, была одна лишняя комната, в которой жила Морин. Маленького Гуса укладывали в самодельной колыбельке. Когда Морин предложила Уилле спать в одной постели с ней, девушка без колебаний согласилась. Морин понравились ее простота и естественность; и вообще Уилла прекрасно поладила со всеми. Она непринужденно рассказывала о Сэме Трампе, его театре и сама внимательно слушала рассказы об армейских буднях и жизни рядом с индейцами. Она не стала скрывать, что стоит на стороне индейцев, в отличие от большинства местных жителей и военных, однако это не рассердило Дункана так сильно, как боялся Чарльз. Бригадный генерал спорил с Уиллой, но явно уважал ее как умного оппонента.

В первый вечер, когда женщины пошли отдыхать, Дункан в крошечной гостиной плеснул виски в два стакана. Через открытое окно ветер доносил вкусные запахи хлеба из гарнизонной пекарни, стоявшей неподалеку. Несколько минут Дункан жаловался на казначейскую службу. Работа там была неблагодарной; офицеры, которые ездили верхом от форта к форту с солдатским жалованьем, никогда не доставляли его достаточно быстро, чтобы все остались довольны.

– Чудесная молодая женщина, – наконец сказал он. – Ну разве что излишне свободомыслящая, если быть честным. Но она может стать прекрасным…

– Другом, – перебил Чарльз, прикусывая сигару.

– Именно так.

Дункан решил больше ничего не говорить. Чарльз как будто разозлился. Возможно, он еще не настолько был готов вернуться к нормальной жизни, как это казалось Дункану.

В день отъезда Уиллы они с Чарльзом отправились погулять к заросшему дубами и тополями утесу над речным причалом. Гус ехал на отцовском плече, радостно разглядывая мир с высоты. Теплый воздух воскресного дня наполняли приятные звуки: солдаты с веселыми возгласами играли в бейсбол; тихонько стрекотал паровой насос, качавший воду.

Уилла нервничала и чувствовала себя немного несчастной. Здесь, в гарнизоне, Чарльз вел себя не так, как в Сент-Луисе. Уилла любила его и бежать от своей любви не собиралась, но понимала, что не стоит напоминать о ней слишком часто. Усталый, измученный взгляд, который она иногда замечала у Чарльза, говорил ей, что он еще не готов к глубокой привязанности.

И все же она не могла заставить себя изобразить равнодушие. Поэтому, когда они стояли у края утеса, испещренного пятнами света и тенями краснеющих листьев, дрожащих на ветру, она взяла сына Чарльза на руки. Довольный малыш затих у нее на руках, глядя через ее плечо на белочек, которые прыгали с ветки на ветку или собирали с земли орехи гикори, осыпавшиеся в середине лета.

– Гус – прекрасный мальчик, – заговорила Уилла. – У вас с его матерью получился замечательный сын.

– Спасибо…

Сунув руки в карманы, Чарльз смотрел на гладь воды, блестевшую в полутора сотнях футов под ними. Здравый смысл подсказал Уилле, что продолжать не стоит, но она так любила его.

– Это была чудесная поездка. Надеюсь, меня еще когда-нибудь пригласят.

– Конечно, если тебя все устраивает.

Гус опустил руку на плечо Уиллы и сунул в рот большой палец. Глаза ребенка закрылись, лицо расслабилось в блаженной улыбке. Уилла коснулась рукава Чарльза:

– Ты говоришь со мной так, словно мы только что познакомились.

Чарльз нахмурился:

– Я не хотел, Уилла… Просто у меня возникло ощущение, что Джек и Морин… ну, толкают нас друг к другу, что ли. А это нехорошо. Через неделю я должен встретиться с Джексоном в форте Райли. Я уже говорил: торговля с индейцами – ремесло небезопасное, хотя большинство южных шайеннов и дружат с моим партнером. Но я все равно не хочу, чтобы ты страдала, если со мной что-нибудь случится. Представь, что однажды мы уедем и не вернемся. Это было бы нечестно по отношению к тебе.

Голубые глаза девушки вспыхнули.

– Да будет тебе, Чарли! Жизнь всегда полна опасностей, по-другому просто не бывает. О ком ты на самом деле беспокоишься – обо мне или о себе?

Он повернулся к ней:

– Ладно. О себе. Я не хочу еще одной потери, это слишком больно.

– Ты думаешь, я такая хрупкая? Больная? Что я собираюсь завтра же умереть и ты меня потеряешь? Кстати, я не беременна.

Его поразило то, что Уилла произнесла слово, которое на Юге произносить не полагалось.

– Но я вернусь очень не скоро, – сказал он.

– Я потерплю.

– Я думал, женщины непостоянны…

Он отвернулся и снова уставился на реку; прохладный ветер трепал его бороду. Косые лучи солнца упали на волосы Уиллы, и они вспыхнули белым золотом.

– Что же эта проклятая война с тобой сделала, Чарльз?

Он не ответил.

Задетая его холодностью, Уилла почувствовала раздражение:

– Значит, мы останемся друзьями… любовниками время от времени… и это все?

Чарльз наконец посмотрел на нее:

– Да.

– Даже не знаю, как к этому отнестись. Не уверена, что мне это нравится. Я скажу тебе точно, когда ты вернешься. А пока, если не возражаешь, я бы хотела вернуться в дом Джека. Похолодало. – Она протянула Гуса его отцу, повернулась и быстро пошла прочь.

Уилла понимала, что такое проявление характера может оттолкнуть Чарльза, но ничего не могла с собой поделать. Она злилась на своего недосягаемого врага – ту боль, которую оставила в сердце Чарльза смерть матери этого мальчика. Ни доводы рассудка, ни даже большая привязанность могли так никогда и не преодолеть столь глубокую рану. Как ей с этим бороться? Только упорством и терпением. Только постоянно доказывая Чарльзу, что он может любить ее, ничем не рискуя, хотя и с некоторыми обязательствами.

Уилле было очень неприятно завершать свой визит на такой гнетущей ноте, но так уж получилось. Когда они расставались на пристани, Чарльз поцеловал ее в щеку, подальше от губ. Он ничего не сказал о том, приедет ли весной в Сент-Луис, лишь поблагодарил ее за приезд. Когда она поднялась на палубу парохода, малыш Гус все махал и махал ей маленькой ладошкой.

Пароход вышел на стремнину, Уилла смотрела, как постепенно удаляются мужчина и мальчик на берегу. Чарльз выглядел несчастным и растерянным. Точно так же чувствовала себя Уилла.

Но она не могла скрыть от себя своей любви. А значит, и не должна была сдаваться.

Впереди их ждала очень долгая зима…

Когда август подходил к концу, Чарльзу уже не терпелось отправиться в путь. Он выехал на день раньше и не жалел об этом, вот только с тоской думал о сыне. Мальчик уже называл его «па» и с готовностью подбегал, чтобы обнять. При мысли о том, что до весны ребенок забудет его и им придется знакомиться заново, Чарльза охватывала грусть. Свои чувства к Уилле он всячески старался подавить и надеялся, что после его слов она не будет рассчитывать на более близкие отношения.