Мы испещряем блокнот записями:

«Я узнала, что ты сделал в доме мамы».

«Что будем делать? Никто не должен знать, иначе мои родители могут отправить тебя обратно в Гарднер».

Мы слышим шум вечеринки внизу, шаги Майлза на ступенях, и Уилл берет меня за руку.

– Мне нужно идти, – говорит он одними губами.

– Тебе нужно идти, – повторяю я, но вместо этого он наклоняется и шепчет мне в ухо тайные слова, которые я никогда не узнаю, которые падают и тают, я чувствую его дыхание, легкое, как снежинки, когда оно касается моей кожи. Я – и счастье, и радость, и взлет, и жар. Пробегаю кончиками пальцев по его скулам, острому изгибу челюсти и признаюсь воздуху:

– И я бы снова все это сделала, чтобы пережить это мгновение с тобой.

А потом он смеется, а его глаза сияют, словно в них разгорелся огонь, и он смотрит на меня, как будто не может действительно поверить, когда мои губы снова касаются его губ.

Треснувшее яйцо безвозвратно испорчено.

И это означает рождение чего-то нового.

Смерть не тихая и мирная, она наполнена ужасными звуками.

Меня призывает в комнату Финеаса его бесконечный кашель. Он становится все мокрее и напряженнее, пока Финеас не захлебывается им. Я зову врача. Глаза Финеаса расширяются и наполняются страхом, но он заставляет себя успокоиться и восстановить дыхание.

Его комната выглядит застывшей и серой, но он окружен книгами, картами. И я рядом с ним.

Я рад, что он не один, что нашел его и что он мне это позволил.

– Стивен, – говорит он, его взгляд то фокусируется на мне, то снова затуманивается, словно он не уверен, что это я, – я отдал всю жизнь за тот Камень.

Я знаю эту историю, по крайней мере, ту ее часть, что он мне и раньше рассказывал, а все остальное я угадал. Но он бредит, может, думает, что это его последнее причастие, и ищет утешения.

Так что я помогу ему рассказать ее. Хочу, чтобы он знал, что конец будет удачным.

– До меня доходили слухи о нем, – говорит он, с трудом дыша, – о Камне, который, по слухам, обладал силой исцелять, защищать, – он хрипит, – жизнь.

– Да, он был из Англии. Ты пошел, чтобы застать корабль в порту.

– Большинство думало, что это… бред… Но твоя мать умирала. Я сделал бы все что угодно.

– Поэтому ты занял деньги, – говорю, касаясь его руки, – чтобы достать его для мамы.

– Больше, чем я смог бы вернуть за всю свою жизнь. – Кожа Финеаса такая же бесцветная, как двери в Стерлинге. – Мне бы следовало понять, что продавец очень хотел избавиться от него. Нужно было уйти, когда он назвал окончательные условия. – Он заходится в приступе кашля.

– Врач уже идет, – говорю я. – Скоро будет.

Он качает головой.

– Все отказались, когда он вынес вторую коробку. «Пакетная сделка, – сказал он. – Вы берете это вместе с Камнем или не берете ничего». Сначала я подумал, что это коробка от шляпы, – он почти смеется. – Но она оказалась тяжелой, как свинец.

– Никто больше не хотел ее брать, но ты не отказался, – говорю, поднося стакан воды к его потрескавшимся губам.

– Какая мне была разница? – Он глотает, давясь водой. – Мои руки уже были запятнаны. Словно Камень предназначался именно для меня. Я взял Камень. Взял коробку. Продавец так нервничал. Заставил меня поклясться, что я хорошо ее спрячу, чтобы никто и никогда не нашел ее. Поэтому я разбросал содержимое коробки по пути назад. Закопал глубоко в трех разных местах. Но когда добрался домой…

Оказалось слишком поздно. Моя мама умерла в родах.

– И потом, – он проводит платком по губам, – я стал небрежным. – Он устало закрывает глаза.

– Я был маленький, – говорю, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Даже не помню, когда полиция пришла за тобой, как переехал жить к Элеанор.

– Я оставил Камень у Элеанор на случай, если бы вам понадобились деньги.

– А теперь ты оставил карты, – говорю я.

Он закрывает глаза, его голова падает на подушки.

– У тебя есть все необходимое, чтобы исправить это.

– Но, Финеас, я не хочу исправлять. – Кладу ладонь поверх его исхудавшей руки. – Я нашел способ, как сделать его полезным. Проклятие – твое наследие. Оно обо мне позаботится.

«Даже когда тебя уже не будет».

Сжимаю пальцы вокруг флакончиков в кармане. Проклятие будет продолжать забирать, каждый раз рождая все больше отчаяния, заставляя людей желать Спокойствия, которое только я могу обеспечить.

Финеас начинает кашлять так, что едва может говорить. Но он пытается мне что-то сказать, поэтому я хватаю бумажку и ручку со стола, в спешке сметая все остальное на пол. Кладу бумагу перед ним, и он пишет дрожащей рукой так неровно, что я едва могу прочитать.

– Не Проклятие – мое наследие, Стивен, – пишет он, – а ты.

***

Я сам хороню Финеаса. Под кормушками для птиц, которые я повесил вокруг дома, в суглинистой почве, которую он любил. Рядом со скалами, где мы сидели и смотрели на океан. В месте, которое я смогу найти без карты.

Впервые возвращаю земле что-то ценное, а не забираю из нее.

Когда солнце неумолимо встает и ярко светит в небе, я стою под душем и позволяю обжигающе горячей воде смыть грязь могилы с моей кожи. Немного остается под ногтями, так ее и оставляю.

Упаковываю мою вырезанную из дерева птичку с новым шприцем, несколько пустых флакончиков, мешочки с вариантами Гипноза и Бурь и пистолет, найденный в ящичке стола Финеаса. Камень больше не может спасти Финеаса. Я заберу его себе.

Гудок поезда зовет меня, когда я подхожу к станции. Звук окончания чего-то и начала другого.

– Куда? – спрашивает билетный кассир.

– Стерлинг, – отвечаю и толкаю к нему пригоршню свернутых купюр. – Еду домой.

Турнир побратимов – день открытия

6 марта 1943 года

Почему, спрашиваю себя, разглядывая бесконечно движущиеся лица в толпе, я когда-то решила, что надо участвовать в Турнире?

Первый день состязаний выдается голубой и теплый, с обещанием весны. Все кажется громким и живым после приглушенной тишины зимы. Я прикрываю глаза от солнца и одергиваю свою форменную рубашку. Она белоснежная, с единственной серебряно-красной нашивкой на левой стороне груди. Я пропустила церемонию открытия, чтобы разогреться, и Беас пришла с целью разыскать меня, размахивая тюбиком подводки.