Позже Лев Львович писал, что из всего им напечатанного «Прелюдия Шопена» была наиболее замечена публикой и критикой. Но это была «пиррова победа».

Беда была не в том, что он не был согласен со взглядами своего отца. С ним многие были не согласны. Даже трудно сказать, кто был с ним полностью согласен, кроме Черткова. Но Лев Львович попытался спорить с отцом на поле художественной прозы. Это была ошибка! Художественная беспомощность «Прелюдии Шопена» в сравнении с «Крейцеровой сонатой» настолько бросалась в глаза, что с этого момента Толстой-сын становится «мальчиком для битья» русской критики.

Талантливей всех отыгрался на нем критик и пародист Буренин. К своей пародии на «Прелюдию Шопена» он поставил такой эпиграф:

Я написал сей первый опус

Затем, чтоб удивить Европу-с…

В самой пародии говорится о двух русских писателях, «родственных между собою, но отнюдь не сходных по духу; по размерам же дарования соотносящихся один к другому как 1 000 000:1». Но самой убийственной была подпись к пародии: «Тигр Тигрович Соскин-Младенцев». С этого времени кличка «Тигр Тигрович» намертво приклеилась к сыну Толстого, и это бесконечно обижало его.

Тем не менее, Лев Львович не только переиздавал эту повесть, но и делал ее заглавной в сборниках своих рассказов («Прелюдия Шопена» и другие рассказы. М., 1900). Возможно, уже понимая, что слава этой вещи принадлежит не ему, а отцу, он пытался в предисловиях к новым изданиям оправдываться:

«“Прелюдия Шопена” была написана мною несколько лет назад и, должен сказать, была написана сначала вовсе не как возражение “Крейцеровой сонате”, а просто как выражение горячо занимавших меня в ту пору мыслей».

Но это было слабое оправдание. И плохим признаком было то, что он вообще оправдывался.

Однажды в письме к Суворину Лев Львович высказал очень странную мысль: дескать, он жалеет о том, что «Крейцерова соната» написана именно его отцом, «а не кем-либо другим». Величие отца мешало ему спорить с ним. «Неужели сыну надо одинаково мыслить с отцом?» – спрашивал он Суворина. А что, отцу не надо было становиться великим писателем, чтобы сын мог спокойно спорить с ним?

Номера «Нового времени» пришли в Ясную Поляну в торжественный для семьи день. 14 июня 1898 года крестили Льва Третьего – маленького Лёвушку. Приехавшие из Швеции Вестерлунды ужасались обряду русских крестин, когда младенца с головой трижды окунали в воду. Тем же вечером Софья Андреевна прочитала «Прелюдию Шопена» и написала в дневнике: «У него не большой талант, а маленький, искренне и наивно…»

Отец не стал скрывать возмущения. «Лёва заговорил о своей повести. Я сказал ему больно, что как раз некультурно (его любимое) то, что он сделал, не говоря о том, что глупо и бездарно. Нынче уехали его очень грубые и некультурные, но добродушнейшие beaux parents[44]».

Таким образом, «Прелюдия Шопена» прозвучала в Ясной Поляне в специфической семейной атмосфере. Попытка молодого Льва устроить семейное счастье на фоне «несчастья» своего отца; рождение сына, которого тоже нарекают Львом; приезд спасителя Лёвы Эрнста Вестерлунда и благодарность, которую должен выразить ему Толстой; крестины Льва-внука…

«Кончила день с Л. Н. слишком молодо», – признается Софья Андреевна в дневнике.

8 октября 1900 года Ясную Поляну посетил новый кумир русской интеллигенции Максим Горький (Алексей Пешков). Это была вторая его встреча с Толстым после январской того же года в Москве, когда Толстой, обманувшись внешним видом нижегородского самоучки и его знаменитым «оканьем», решил, что это «настоящий человек из народа».

В этот раз Горький был не один, а с редактором журнала «Жизнь» Владимиром Александровичем Поссе.

Софья Андреевна когда-то встречалась с молодым Пешковым еще до его знакомства с мужем, когда тот пешком пришел в Хамовники со станции Грязе-Царицынской железной дороги просить у графа земли и денег для своих молодых единомышленников. Длинноволосый и очень похожий на «темного» («толстовца»), коим тогда и являлся, он сразу не понравился жене Толстого, и она, напоив его кофе, выпроводила его из дома, сказав, что к ним «шляется много разных бездельников» и «Россия вообще изобилует бездельниками». Он запомнил это на всю жизнь.

Теперь она понимала, что перед ней не «бездельник» и не «темный», но очень серьезная фигура, с которой нельзя не считаться. И она лично сделала фотографию – единственную, где Горький с Толстым. Горький в длинном пальто, опершись на палку, а Толстой засунув пальцы за ремень на «толстовке».

В воспоминаниях Лев Львович пишет, что он упрекнул мать за этот поступок, но она «не поняла или не захотела понять значения моего упрека». А в чем было его значение? А в том, что отец «стоял рядом с человеком, который был ему во всех отношениях чуждым и писания которого он не любил».

Толстой недолюбливал Горького – правда. Смешно говорить, чтобы он ревновал к его писательской славе, но эта слава Толстого раздражала. Он чувствовал, что теряет влияние на молодежь и что ей нужны другие, более радикальные «кумиры». Но Толстой никогда не отрицал таланта Горького. И он никогда бы не сказал о его вещи, что это «глупо и бездарно». А своему сыну он говорил это в лицо.

В воспоминаниях Поссе, написанных уже в советское время, встреча писателей подается так, что Толстой едва ли не заискивал перед Горьким. «Горький в этот день был не в духе. Яснополянская обстановка ему не нравилась. Это чувствовал Лев Николаевич, которому, видимо, Горький нравился всё больше и больше».

Это сильное преувеличение. В тот день Толстого посетили разные люди: директор Московского торгового банка Дунаев, писательница Лидия Веселитская, социолог и экономист Ваан Тотомянц, Горький, Поссе и другие. Он писал в дневнике так: Веселитская – «очень приятно», Тотомянц «тоже приятный», Поссе и Горький «менее приятны».

А вот Лев Львович, даже если и упрекнул тогда мать за фотографию, первое время ценил Горького очень высоко. Когда 6 октября 1902 года Горький еще раз посетил Ясную Поляну Лев Львович, узнав об этом, взволнованно писал матери: «У вас был Горький, кажется, что же Вы ничего о нем не написали? Читал ли он свою драму (вероятно, “На дне” – П. Б.)? Как его нашли?»

В том же году он сообщал ей из Петербурга: «Сегодня еду смотреть “Мещане” Горького, которую разрешили-таки. Что он, бедный, сказал на бесцеремонное и глупое поведение с ним Академии?»[45]