В воздухе остро запахло предательством. Хотя Ида льнула к Вивальдо, Эрик отчетливо ощущал, что девушка кокетничает с Эллисом. Вивальдо, видимо, тоже понимал это. Он отстранился от Иды и, взяв в руки ее сумочку, – чтобы скрыть волнение? – произнес:

– Вы ведь не знакомы с нашим другом? Он только что прибыл из Парижа. Его зовут Эрик Джонс. А это – Стив Эллис.

Мужчины пожали друг другу руки.

– Я почему-то знаю ваше имя, – сказал Эллис. – Откуда бы?

– Эрик – актер, – вмешалась Ида. – Осенью мы увидим его в премьере на Бродвее.

Вивальдо тем временем расплачивался с официантом. Эрик тоже вытащил бумажник, но Вивальдо жестом показал, что платит он.

– Вот почему мне известно ваше имя. Я очень много слышал о вас, – Эллис оценивающе оглядел Эрика с ног до головы. – Бронсон подписал с вами контракт на роль в пьесе «Рай для охотников»? Точно?

– Совершенно верно, – признал Эрик. Он не мог понять, нравится ему Эллис или нет.

– Довольно интересная пьеса, – осторожно высказался Эллис, – и, судя по тому, что я о вас слышал, вы можете очень удачно показаться в ней. – Он обратился к Вивальдо и Иде: – Не согласитесь ли выпить со мной в одном тихом местечке с кондиционером? Не думаю, – обратился он к Иде, – что вам следует петь в таком пекле. Иначе умрете в конце концов от туберкулеза как большинство испанских тореадоров, которых всегда бросает то в жар, то в холод.

– Наверное, мы могли бы выпить с вами по рюмочке, – ответила Ида, глядя с сомнением на Вивальдо. – А ты что думаешь, дорогой?

– Сегодня твой день, – сказал Вивальдо, и они вчетвером направились к выходу.

– Заодно хотелось бы обсудить с вами одно дельце, – прибавил на ходу Эллис.

– Я в этом не сомневался, – произнес Вивальдо. – Вы своего не упустите.

– В этом заключается секрет моего, пусть и небольшого, успеха. – Эллис повернулся к Иде. – Вчера вы говорили, что ждете также Ричарда Силенски с женой?..

Лица Эллиса и Иды не сумели скрыть мгновенно охватившей их паники – он на секунду болезненно скривился, чувствуя свой промах, она гневно испепелила его взглядом. Впрочем, оба тут же совладали со своими чувствами.

На улице тоже было душно.

– Эрик виделся с ними, – невозмутимо проговорила Ида, – у них что-то стряслось.

– Их ребят поколотили в парке, – отозвался Эрик. – На них напали цветные дети. – Рядом неровно задышала Ида, и Эрик мысленно обругал себя идиотом. – Когда я уходил, они ждали врача.

– И ты мне ничего не сказал? – вскричал Вивальдо. – Бог мой! Нужно им позвонить!

– Оказывается, мне тоже не все известно, – сказала Ида.

– Ничего страшного, – успокоил их Эрик, – носы разбиты, вот и все. Но они на всякий случай пригласили врача, все равно после случившегося оставлять детей было нельзя.

– Как только придем в бар, тут же позвоню им, – заявил Вивальдо.

– Конечно, милый, – поддержала его Ида. – Какие ужасные вещи случаются на этом свете…

Вивальдо оставил ее ядовитые слова без ответа, только изо всей силы отшвырнул ногой пустую банку из-под пива. Они шли вдоль темных, беспорядочно расположенных многоквартирных домов, грязной ребятни, пялившихся на них во все глаза подростков и взмокших от жары взрослых.

– Когда вы упомянули, что их поколотили цветные мальчишки, – продолжила Ида все ту же тему, – значило ли это, что причина драки заключалась именно в этом?

– Мне кажется, – поспешил ответить Эрик, – что никакой причины не было. Они не видели раньше этих ребят.

– Думаю, – сказала Ида, – это могла быть месть за боль, причиненную им другими, посторонними мальчишками.

– Вполне возможно, – согласился Эрик.

Они вышли к парку у конца Пятой авеню. Эрик уже много лет не бродил здесь, и, когда они зашагали по дорожкам, ни на минуту не оставлявшее его тошнотворное чувство тоски и одиночества еще больше усилилось. Бог мой, здесь росли все те же деревья, стояли скамейки, ходили люди, на траве перекрещивались тени, на пустой в это время суток детской площадке одиноко висели качели, виднелись детская горка и песочница. Место, где собирались бездетные отщепенцы на свои безрадостные сборища, окружала темнота. Казалось, сегодня вечером вся жизнь, вся его жизнь тошнотой подкатила к горлу. Волны воспоминаний вновь и вновь накатывали на него, накрывая с головой, а отхлынув, всякий раз оставляли его униженным и корчащимся в отчаянии на песке. Как тяжело, когда тебя презирают! И уж абсолютно невозможно не презирать себя самому! А вон там, расположившись под фонарями, простодушные и довольные собой мужчины мирно играли в шахматы. Откуда-то из глубины парка доносились звуки гитары и пение. Все четверо неспешно шли в том направлении; каждый из них ждал, чем закончится этот вечер, и боялся неожиданностей. У фонтанчика собралось много народа; когда они приблизились, то увидели, что толпа распадается на несколько групп, каждая окружала своего певца или даже нескольких. Все исполнители, и мужчины и женщины, носили джинсы, у всех были длинные волосы и больше рвения, нежели таланта. И все же что-то удивительно привлекательное и трогательное светилось в их молодых чумазых лицах, и в горящих невинных глазах, и в непоставленных искренних голосах. Они пели, как будто хотели привнести своим пением в мир бессмертие, даруемое чистотой. Слушатели принадлежали к другому кругу, это были люди пустые и порочные, лишенные цели и не видящие ни в чем смысла, они прибились сюда, чтобы согреть и утешить себя близостью и запахом человеческой плоти. На некотором расстоянии от толпы, под фонарем, топтался полицейский.

Они шли парами: впереди Ида и Вивальдо, за ними, на некотором расстоянии, Эрик и Эллис. Эрик понимал: приличие требует, чтобы он сделал попытку заговорить с мужчиной, идущим рядом, но у него не было никакого желания вступать в разговор, он хотел только одного – поскорее сбежать, хотя и боялся остаться один. Ида и Вивальдо тоже всю дорогу промолчали. Но теперь, когда они переходили от одной поющей группы к другой, слушая то романтизированные западные баллады, то беззубые негритянские спиричуэлы, до Эрика донеслись обрывки их разговора. Он знал, что Эллис тоже их слышит, потому и обратился в конце концов к нему с вопросом.

Послышались слова Иды:

– …радость моя, прошу тебя, не надо.

– Перестань называть меня так. Любого засранца, который норовит залезть тебе под юбку, ты тоже называешь «моя радость».

– Ты хочешь вести разговор в таком тоне?

– Послушай, хватит разыгрывать из себя леди.

– …твой разговор. Никогда не пойму белых, никогда, никогда, никогда! Как можешь ты так говорить? И как можешь рассчитывать на уважение к себе, если сам себя не уважаешь?

– О, Боже! Опять угораздило связаться с представительницей домашних негров! И учти, я – не «белые люди»!

– …я предупреждаю тебя! Я предупреждаю тебя!

– …это ты всегда начинаешь! Всегда ты!

– …Я знала, что ты будешь ревновать. Только поэтому!

– Могу сказать тебе, крошка, только одно – хороший же ты способ избрала,