дальше, в другие помещения; здесь же находилась и небольшая, круто взмывающая эстрада для оркестра.

Эрик появился в баре в антракте. Музыканты, спрыгнув с эстрады, направлялись к открытым для десятиминутного проветривания дверям, утирая большими платками вспотевшие лица. Духота здесь стояла чудовищная, установленный в середине потолка вентилятор не спасал положения. Все здесь провоняло – многолетней пылью, винным перегаром, запахами кухни, мочой, потом и похотью. Мужчины с блестящими капельками пота на лбу стояли у стойки группами из трех-четырех человек, они выглядели менее утомленными, чем музыканты, сбежавшие на свежий воздух. Люди за столиками остались на своих местах, здесь сидела в основном молодежь – юноши в спортивных рубашках и легких полосатых брюках, девушки в воздушных блузках и широких юбках.

Стоявшие на тротуаре музыканты лениво обмахивались платками и поглядывали по сторонам, не обращая внимания на попрошаек и на полицейского, прогуливающегося по улице с поджатыми губами; в глазах стража порядка застыли неясные подозрения и страхи.

Эрик пожалел, что пришел сюда. Он боялся встречи с Вивальдо, боялся знакомства с Идой; беспомощно остановившись посредине зала, заполненного потными, задыхающимися людьми, он вдруг почувствовал себя бесконечно старым, режущим всем глаза чужаком. Нельзя сказать, чтобы это было совсем незнакомое чувство, однако Эрик не испытывал его довольно давно. Ему казалось, что на нем горит клеймо и стоит кому-нибудь из зала заметить это, весь местный сброд уставится на него, хохоча и выкрикивая оскорбления. Он совсем уже собрался уйти, но, передумав, пробился к бару и заказал спиртное. Как отыскать здесь Вивальдо и Иду? Он решил, что надо дождаться выступления девушки. А до того времени, может, они сами узнают его по ярко-рыжим волосам.

Эрик потягивал виски, стоя в слишком тесном соседстве с дородным студентом, с другой стороны его теснил официант, нагружавший поднос. На Эрика уже бросали украдкой заинтересованные взгляды: он не был похож на американца.

Эрик заметил их первым. Его словно толкнул кто-то – он обернулся и увидел через открытую дверь, как Вивальдо и Ида подходили к бару. Они остановились поболтать с музыкантами. На Иде было облегающее фигуру белое платье с низким вырезом, на плечах – яркая шаль. На пальчике одной руки горело рубиновое колечко в виде змейки, другую оттягивал тяжелый, грубой работы серебряный браслет. Блестящие волосы она зачесала наверх и собрала на голове короной. Ида была гораздо красивее Руфуса и, если бы не кривившая губы прелестная печальная усмешка – такая памятная Эрику, – никто бы не поверил, что она его сестра. Эрик мгновенно обратил внимание на эту столь знакомую ему повадку, а также на одну деталь ее туалета, которую не сразу признал. Когда она, засмеявшись остроте одного музыканта, откинула голову, в ушах ее задрожали на свету тяжелые серебряные серьги. Вид сверкающего металла и смеющейся девушки вызвал у Эрика страшное колотье в груди и под лопаткой. Он как будто не мог пробудиться от кошмарного сна. Тяжелые и старомодные серьги напоминали формой стрелу с оперением. Руфус никогда не любил их. Давным-давно, когда они еще были запонками, Эрик подарил их Руфусу, и это стало своеобразным признанием в любви. Руфус редко надевал их, но бережно хранил. И вот они вновь, преображенные, предстали перед Эриком – на теле сестры друга. Крепыш студент, глядя прямо перед собой, прижался к нему коленом. Эрик отодвинулся и отошел от стойки бара – ближе к дверям, чтобы, посмотрев в сторону зала, его сразу же заметили.

Так они и стояли: он, потягивая виски в баре, а они, болтая в сумерках пред входом. Вглядываясь в Вивальдо, Эрик понемногу вспоминал его облик. Тот возмужал и казался оживленнее прежнего. Хотя он был так же строен и худощав, но выглядел как-то материальнее, словно нагулял невидимый жирок. В памяти Эрика он остался эдаким недоверчивым диким жеребенком, легко и осторожно ступающим и готовым в любой момент взбрыкнуть и ускакать прочь, теперь же он твердо стоял на земле и пугливое фырканье дикаря исчезло. Хотя, возможно, не совсем: когда он говорил или, напротив, слушал, глаза его летали с одного лица на другое – пытливые, изучающие, внимательные, они умели теперь скрывать его мысли. Беседа у дверей бара приобретала между тем невеселый оттенок: один из музыкантов заговорил о неудовлетворительной оплате, о пассивности профсоюзов и, махнув рукой в направлении, где стоял Эрик, о тяжелых условиях труда. Вивальдо слушал музыканта с невозмутимым лицом, но глаза его потемнели, и он быстро глянул на Иду. Девушка смотрела на говорившего с тем же печальным и гордым выражением лица.

– Советую тебе еще раз подумать о том, что тебя ждет, крошка, – заключил джазмен.

– Я уже все обдумала, – сказала Ида, потупив взор и теребя одной рукой серьгу. Вивальдо взял эту ее руку в свои – она подняла на него глаза – и нежно поцеловал Иду в самый кончик носа.

– Ну, – проговорил другой музыкант, – пора возвращаться. – Он повернулся и вошел в бар; проходя мимо Эрика, бросил в его сторону: – Извините. – Ида что-то шептала на ухо Вивальдо, тот хмурился. Волосы упали ему на лоб, поправляя их, он резко откинул голову и вдруг увидел Эрика.

Мгновение они молча смотрели друг на друга. Еще один музыкант, возвращаясь на эстраду, прошел мимо. И тут Вивальдо заговорил.

– Значит, ты здесь. Не ожидал. И не верил, что ты вернешься.

– А теперь, когда я здесь, что ты думаешь? – спросил Эрик, широко улыбаясь.

Вивальдо неожиданно, с громким хохотом, широко развел руки, и полицейский, мгновенно насторожившись, подошел и застыл за его спиной, ожидая какого-нибудь криминала; а Вивальдо, мигом преодолев разделявшее их с Эриком расстояние, крепко обнял друга. Пошатнувшись, Эрик чуть не потерял равновесия и не выронил стакан; улыбаясь, он смотрел в довольное, сияющее лицо Вивальдо, видя краем глаза настороженное лицо Иды и озабоченное – полицейского.

– Ах ты чертяка, разбойник рыжий! – орал Вивальдо. – Вот уж совсем не изменился! До чего ж я рад тебя видеть! Даже не думал, что так обрадуюсь. – Он выпустил Эрика из рук и отступил немного назад, без сомнения понимая, какого натворил шума. Потом потащил Эрика на улицу, к продолжавшей стоять у дверей Иде. – Вот тот сукин сын, Ида, о котором я тебе столько говорил. Это Эрик. Чтобы сохранить человеческий облик, бежал из Алабамы.

Полицейский, явно неправильно оценив эту сцену, заподозрил неладное и, оставив колебания, заглянул в бар. Но, не увидев криминала, неспешно ретировался. Вивальдо тем временем лучезарно улыбался Эрику, словно тот был его единственной гордостью и радостью, и, не спуская с него глаз, все повторял Иде:

– Это Эрик. Эрик, познакомься с Идой. – Наконец он взял их руки и соединил.

Ида, смеясь, пожала Эрику руку и посмотрела прямо в глаза.

– Вот