Макс смотрел в окно, когда на его руку твердо легла другая рука.

Это была Мэй.

— Мы отъезжаем. Что случилось?

— Ничего. Одна пассажирка опоздала. За ней по пятам гнались репортеры.

— Принцесса? Кинозвезда?

— Понятия не имею, но какая-то знаменитость. Наверняка встретим ее в вагоне-ресторане. Когда пойдем обедать, дорогая?

В ответ она состроила еще одну шаловливую рожицу:

— Как можно быстрее, друг мой!

Она очаровательно покраснела, и вновь английский акцент выдал волнение, тронув ее спутника.

— Конечно, дорогая, — сказал Макс, сразу приободрившись.

Обед был изыскан. Во время десерта, воодушевленный выпитым, завладев рукой Мэй, Макс шептал ей нежные слова, которых ему так не хватало в купе. Мэй казалась счастливой, она будто грезила, поглаживая пальцами, унизанными новыми перстнями, драгоценное дерево инкрустаций. Ей все здесь нравилось: меню, фарфоровая посуда с монограммой, изящное столовое серебро, отражающее розовый свет ламп, немного замедленное обслуживание гарсонов, которые рисковали перевернуть блюдо или вино из лучших сортов винограда в ответ на каждый толчок поезда.

Макс протянул Мэй сигарету. Она не очень любила табак, но держала мундштук с непринужденностью женщины, привыкшей быть на виду: дерзко закидывая голову назад, выдыхая дым. Она наблюдала за соседними столиками: усталые дипломаты, которые намечали на карте приблизительные границы молодых восточных государств; пожилые дамы, одетые, как перед войной, модницы зрелого возраста, с ностальгией вспоминающие о погибших империях.

Макс склонился к жене и снова зашептал ей нежности. Она потупила глаза, затушила сигарету. Ей хотелось ему ответить, но она не смогла произнести ни слова. Пора было возвращаться в купе. Перед тем как подняться, не зная почему, он поискал глазами силуэт, мелькнувший на перроне. Мэй это заметила, и Макс сказал, словно оправдываясь:

— Дорогая, я не вижу здесь нашу знаменитость.

Мэй незаметно оглядела вагон-ресторан, но не нашла среди молодых лиц ни одного, которое было бы знакомо по светской хронике.

— Может быть, это была пожилая дама, мой дорогой Макс. Можно быть старой и стать знаменитой.

— Она была так стройна!

— Но ведь бывают стройные пожилые дамы. Я стану одной из таких, обещаю вам! — улыбнулась Мэй. — И потом, вы, может быть, плохо разглядели ее там, на перроне…

— Без сомнения. Сейчас я вижу только вас. Пойдемте.

Мэй не опустила глаза, не покраснела и энергично пошла за мужем по длинным коридорам между лакированных стен.

* * *

Даже если любовь в спальных вагонах — некомфортабельная штука, она таит в себе неожиданные возможности для наслаждения. На кушетках лежали льняные простыни, мохеровые одеяла, и все было освещено розовым светом. Новобрачная показала себя стремительной и даже изобретательной. Молодожены заснули довольно поздно и, погрузившись в сон, крепко спали, несмотря на постоянный скрежет колес и чересчур натопленные радиаторы.

Макс проснулся первым. Слабый свет проникал через занавески, а через щели между перегородками — тонкая струйка морозного воздуха. Они, наверное, проезжали через горы Швейцарии. Он встал, чувствуя себя немного разбитым, надел халат и вышел прогуляться в коридор.

Было еще очень рано. Горный массив, весь заснеженный, терялся в утреннем тумане. Через несколько часов они должны были пересечь итальянскую границу.

Решив заказать минеральную воду, Макс направился к проводнику в маленькую комнатку в конце вагона, но та была пуста. Недовольный, он повернул обратно и увидел в другом конце коридора высокий стройный силуэт, так заинтриговавший его накануне. На женщине были те же манто и шляпка, будто она их и не снимала. Прислонившись головой к панели из красного дерева, она курила, разглядывая рассвет за окном.

«Наша соседка, — подумал Макс. — Она была рядом, в двух шагах… Во всяком случае, это не пожилая дама!» И он развеселился при мысли, как сообщит об этом Мэй, когда та проснется.

Он уже хотел незаметно войти в купе и отодвинул задвижку, когда поезд начал замедлять ход. Толчки стали реже, но возобновился противный скрежет. Он окинул пассажирку последним взглядом любопытного. Не зная, что за ней наблюдают, она мягко стряхнула пепел сигареты и сделала несколько шагов навстречу Максу. И тут раздался неожиданный звук, который был не металлическим скрежетом, а криком кота. Женщина подняла вуаль, протянула правую руку за отворот манто, что-то неслышно сказала и повернулась к своему купе.

Это была блондинка. Он едва успел это заметить, так как она уже увидела его: в домашнем халате, пристально следящего за ней. Только быстрый взгляд мелькнул в бледном освещении рассвета. Зеленый, как у кота, острый, как блеск кинжала. Затем она прикрыла вуалью глаза и с силой захлопнула за собой дверь.

Долгое время Макс стоял, содрогаясь от смертельного ужаса. Узнала ли она его? Что она теперь будет делать? Почему она оказалась в вагоне, увозившем его в свадебное путешествие? Шлейф ее духов достиг Макса. Это был тот же аромат, что у Мэй — странная эссенция под названием «Гулистанская роза». Он сразу вспомнил о том, что накануне говорила ему Мэй о причудливом букете грез и запахов. Какой Восток искала его соседка, близкая и далекая в одно и то же время; что влекло ее в Софию или Истамбул?

Макс не смог больше заснуть. Он налил себе шампанское, оставшееся со вчерашнего, и выпил его до последней капли, не обращая внимания на то, что оно было противно теплым.

За завтраком, который подали прямо в купе, в то время как поезд проезжал мимо Борромейских островов, Макс не рассказал жене об утренней встрече. Стояла прекрасная погода, берега итальянских озер сверкали инеем. По мере движения вдоль этих голубоватых вод воспоминание о черном силуэте постепенно исчезало, как и тошнота от шампанского при каждом новом глотке чая. Он расслабился, уже без страха развалившись на подушках. Наконец он осмелился снова посмотреть на жену.

Мэй, такая нежная, молодая, оживленная, сидела перед ним в воздушном дезабилье. И он весь зажегся — так, как это было очень давно: может быть, во время войны, или даже раньше, в самые лихорадочные годы его юности. Он привлек ее в свои объятия, не желая, чтобы она ускользнула. Как только унесли посуду, он закрыл купе. Они не заметили долгой дороги, проехали Милан, не выходили в вагон-ресторан, не видели равнин Падуи. Только к вечеру голод умерил их пыл, и они забеспокоились, не пора ли им скоро выходить. Макс поднял занавеску: день близился к закату, отражаясь в воде, — Венеция ждала их, обледеневшая в зимнем тумане, серо-голубая, зеленая, опрокинув свой образ в воды лагуны.

* * *

В суматохе вокзала озабоченность Макса и его жены совсем не напоминала романтическое настроение молодых супругов, прибывающих в город дожей: они думали только об обеде. Оставив свой багаж лакею из отеля «Даниели», они зашли в первый попавшийся ресторан, где беспощадно расправились со всеми поданными им блюдами, немного опьянев от итальянского вина. Однако морозные улицы быстро протрезвили их, и они огляделись вокруг. Венеция готовилась к карнавалу и привела их в замешательство своим необычным видом: в витринах были выставлены костюмы разных эпох, повсюду продавались маски, десятками разложенные прямо на земле, на рваных одеялах. Здесь были и традиционные bauta, и барочные персонажи, облики античных монстров, как бы вырванные из скульптурных групп фонтанов или с фасадов палаццо, сумрачные черные полумаски и, напротив, ярко раскрашенные, все в перьях. В городе царила фривольная, немного Лихорадочная атмосфера: все предвещало неизбежность веселья среди серой монотонности дней.