Владик тут же ускакал в кладовку и через две секунды явился в очках — вот, мол, какой я хороший. Покорившийся судьбе капитан развел руками.

— Владислав, марш на кухню, — сказала мама. — Налей себе супу и обедай самостоятельно. Нам с папой надо поговорить... без ушей...

Пассажиры пестрыми группами выходили из здания аэровокзала. Среди них шел мальчик. Он обращал на себя внимание спокойно-уверенными манерами и внешностью ученика английского колледжа: аккуратная прическа, белые бриджи, безрукавка с гербом какой-то (видимо, столичной) школы, отглаженная рубашка, галстучек, модная сумка на широком ремне.

Рядом с мальчиком шел мужчина в форме летчика гражданской авиации. На краю площади оба остановились. Летчик, скрывая торопливость, проговорил:

— Ну, путешественник, дальше доберешься один. Ты человек самостоятельный. А мне пора обратно...

— Разумеется, Дмитрий Петрович. Благодарю вас за все...

Они обменялись рукопожатием, летчик быстро пошел назад по ступеням, а мальчик двинулся к центру площади. Поглядывал вокруг без лишнего любопытства, скорее оценивающе.

Яркое солнце и пестрота южного города были праздничными. Это, видимо, понравилось мальчику, но не убавило сдержанности. Он огляделся, пытаясь разобраться в сутолоке и найти то, что ему нужно. Разноцветная толчея, машины, автобусы... Мальчик подошел к супружеской паре. Это были грузноватый добродушный мужчина и слегка кокетливая молодая женщина. С ними — яркая, как маленькая клумба, девочка лет девяти.

— Простите, пожалуйста. Вы не скажете, где остановка автобусов, идущих в город?

— А вон, где самая большая толпа, — жизнерадостно разъяснил мужчина. — Там всегда очередища, не сядешь до вечера. Тебе, значит, в город?

— Совершенно верно... А пешком здесь далеко?

— Не очень. Верст восемьдесят, — усмехнулся мужчина.

— Далековато, — заметил мальчик.

— Ты прилетел один? — спросила женщина с беспокойством всех мам, которое распространяется и на чужих детей.

— Да, один.

— И тебя отпустили?! — поразилась она.

— Что же здесь особенного? — снисходительно улыбнулся мальчик. — Мне почти двенадцать лет.

— С ума сойти! И здесь никто тебя не встретил?

— Это и не было условлено. Зачем беспокоить родственников?

Девочка во все глаза смотрела на столь замечательного юного незнакомца. Женщина решительно сказала:

— Мы тебя отвезем в город. Миша...

— О чем речь! — согласился супруг. Девочка радостно запрыгала.

— Благодарю вас. А сколько это будет стоить? — поинтересовался мальчик.

— Как тебе не стыдно! — воскликнула женщина. Ее муж усмехнулся опять:

— Я извозом не занимаюсь. На хлеб хватает и без того...

— Извините, но я должен был спросить, чтобы потом не возникло недоразумений...

— Не возникнет, не бойся. Садись, джентльмен... — Мужчина открыл дверцу...

Гоша между тем устраивался на новом месте. Внутри башенки обнаружились прибитые к стене полки и старый некрашеный табурет. Гоша, встав на цыпочки, потрогал полки — прочные ли? Положил на полку пакет с сертификатом. Сдул пыль с табурета. Поддернул до пояса свою флотскую фуфайку (под которой обнаружились мятые холщовые штаны), вытащил из кармана большущий клетчатый платок, постелил на табурет — получился столик под скатертью. Гоша выложил на него из сундучка рукопись, оттуда же достал большой, «плотницкий», карандаш, почесал им за ухом. Присел перед табуретом на сундучок. Поэт Гоша всегда без задержки включался в «творческий процесс», едва ему стоило увидеть свою рукопись...

Он что-то подчеркивал карандашом и бормотал:

Паруса... Голоса... Небеса... Та-та-та...

Тем временем по крыше к окошку башенки подбирался вертлявый тип. Одеждой он был похож на рабочего, ремонтирующего крышу, но повадками... Он глянул в окошко, притаился, глянул опять. Выхватил из кармана миниатюрный фотоаппарат, «щелкнул» через окно склонившегося над рукописью Гошу и снова присел.

Гоша же, погрузившись в сладкие муки творчества, терзал пятерней бороду, что-то записывал, что-то вычеркивал. Наконец вскочил и, шлепая тяжелыми ступнями, начал быстро ходить из угла в угол. Скреб затылок и вполголоса декламировал:

В дверь постучали. Гоша не слышал. Постучали снова. Гоша замер, вскинув карандаш, как дирижерскую палочку. Оглянулся.

— Да-да... Я... это самое... войдите...

На пороге объявился гном того же роста, что и Гоша. Но без колпака, с блестящей лысой головой, в аккуратной пиджачной паре, с галстуком-бабочкой. Борода его была старательно расчесана.

— Извините за беспокойство. Мне стало известно, что здесь появился жилец нашего, так сказать, роду-племени. И я счел долгом узнать: не могу ли быть чем-то полезен... Извините еще раз, если обеспокоил...

— А... да... Это вы извините. У меня это самое... беспорядок... Я еще не это... Входите, пожалуйста...

— Благодарю. Позвольте представиться. Рептилий Казимирович Вгрызайло-Кудакин, библиотечный гном.

— Очень это... приятно. А я Гоша. То есть Георгий Лан-густович... это самое... Ныряйло. Корабельный гном. То есть теперь уже, значит, чердачный... да...

Гномы обменялись церемонным рукопожатием.

— Извините... это... присесть негде. Разве вот на сундучок...

— А не угодно ли вам, любезнейший Георгий Лангу-стович, посетить меня? Самоварчик, телевизор, книжные новинки... Я слышал, вы не чужды поэтическому творчеству. Было бы весьма приятно полюбопытствовать...

— Да что вы... это самое... слабенькие попытки...

— Не скромничайте, не скромничайте. Пожалуйте ко мне...

— Неудобно как-то... — Гоша виновато пошевелил босыми ступнями. — Мой... это самое... парадный костюм погиб. В силу, так сказать, это... форс-мажорной ситуации...

— Какие пустяки! К чему церемонии! Прошу вас!.. — И библиотечный гном увлек слегка упирающегося Гошу на лестницу.

Почти сразу в окне снова появился вертлявый тип. Извиваясь, он скользнул в комнатку. Прислушался. Огляделся. Увидел на полке то, что хотел, — большой конверт. Оттопырив мизинец, взял конверт за уголок указательным и большим пальцами. Повертел. Подышал на него и с опытностью специалиста ногтем поддел клапан. Отклеил.