Бесполезно это все. Ничего хорошего не получится. Мне двадцать шесть, не забудь. Я устала. Я хочу ребенка, понимаешь? Семью настоящую. Ну хоть какую. Мне бы чего-нибудь попроще теперь. Обыкновенного чего-нибудь. Самого простого. Ты вот говорил, о преступниках очерк будешь писать, по милициям ездишь? Да?

Она подняла глаза и со странной какой-то улыбкой посмотрела на меня. У меня мурашки побежали по телу.

– По милициям? По тюрьмам? – повторила она, выражение ее глаз было диким каким-то.

– Что ты говоришь, Лора… Причем тут? – проговорил я тихо, хрипло и почему-то испуганно.

Меня била дрожь. Почему она так? Что она хочет сказать?

– Ну, что ты! Не думай так уж слишком-то, – спокойно сказала она и усмехнулась. – Я знаю, что ты подумал. Не надо. Преувеличивать тоже не надо. Не пугайся. Я пока еще не там. И не была. Но… мало ли… Мы ведь все… Как бы это… Вот одна моя подруга, например, представь себе, там… За что? Не за то, что ты думаешь, нет. Обыкновенное воровство, всего-навсего. – Она опять усмехнулась и посмотрела на меня с издевкой. – А ты думал, за что?

Некоторое время просидели молча. Я никак не мог унять дрожь – тело у меня вздрагивало каким-то волнами.

– Поеду сейчас к подруге, – сказала она, наконец. – Одна она у меня осталась. Близкий мне человек…

Она вздохнула. Как-то совсем неприятно вздохнула. Отстраненно…

– Лорка, что ты говоришь. А я? Ты про меня забыла? За что ты так на меня? Ты что – мне не веришь? Я – ведь…

– Нет, почему же. Верю. А чем ты можешь помочь? Ну, чем? На работу устроить? На какую? Сторожем? Продавцом? Секретаршей? А может – посоветовать что-нибудь? Правильное посоветовать, да? Воспитывать будешь с комсомольским задором? Ты случайно не комсомольский работник?

Вдруг она как-то обеспокоенно оглянулась. Я тоже.

К лавочке приближался интеллигентный, хорошо одетый молодой человек в очках.

– Здравствуй, – сказал он Лоре.

– Здравствуй, – кивнула она приветливо. – Подожди минутку, я сейчас. Садись…

Она показала ему на место на лавочке рядом с собой.

Я мельком взглянул на часы: пять минут пятого. Ясно.

Молодой человек очень вежливо – на самом деле вежливо, чувствовался интеллигент, – отказался, сказав, что подождет. И отошел.

Я не успел еще все осмыслить, сказал только:

– Хорошая у тебя подруга…

Лора ничего не ответила. Я взглянул на нее: она чуть не плакала. «Этот баллон у него уже лежал спрятанный, – вспомнились почему-то слова Бекасовой. – Он его раньше украл и припрятал. На всякий случай…» Чепуха какая-то, при чем тут…

– Что ж, ладно, – пробормотал я, вставая. – Не буду вам мешать. Пойду. Мы и так с тобой время просрочили. На целых семь минут! До свиданья.

Сделав через силу пару шагов, я вернулся и сел опять.

– Слушай, – сказал. – Может, мне все-таки… поговорить с кем-нибудь. Я, правда, не очень в силе, но… ребята знакомые есть. Хочешь? Насчет работы.

Я говорил как-то не совсем внятно, язык плохо слушался.

Она молча смотрела. Потом покачала головой.

– Не надо, Олег. Не стоит. Зачем?

Я и сам понимал, что не стоит. Что я могу? А все-таки продолжал:

– Ну я поговорю. Не понравится – откажешься. Сама посмотришь. Я тогда… позвоню. До свиданья.

Заставил себя встать и пойти.

41

– Ну, как дела? Принес очерк?

Алексеев смотрел на меня с доброй улыбкой и, как всегда, чуть покровительственно. Не в первый раз я подумал о том, что он ведь старше меня всего лет на пять, а держится так, словно в отцы годится. Положение обязывает! Вернее – позволяет.

– Нет, Иван Кузьмич, не принес пока, – ответил я, впервые, пожалуй, так сухо и с некоторым отчуждением даже, отчего Алексеев с удивлением посмотрел на меня. – Материала у меня очень много, – продолжал спокойно, – напишу быстро, за этим дело не станет. Но мне все же хотелось бы знать поточнее, чего вы от меня ждете. Я ведь уже и в ЦК комсомола был, и на Активе по борьбе с преступностью, и в прокуратурах, и даже в тюрьме, в Детском приемнике позавчера. Понимаете, материала даже слишком много, проблема в том, чтобы выбрать. И в каком ключе. Вот я и пришел для этого. Поговорить. Проблема серьезная.

– Так, – сказал Алексеев, и лицо его потеряло лучистость. – Так. Но ведь мы же с тобой уже столько раз говорили. Нужен проблемный очерк. О преступности несовершеннолетних, и все. Ты разве не понял? Вернее даже не о преступности, а о борьбе с нею. Положительные примеры нужны! Да, ты ведь говорил, что нашел шефиню какую-то, которая парня перевоспитывала. Вот и отталкивайся от этого хотя бы, это годится. Но главное побыстрее. Времени вон сколько уже прошло!

– А тот материал, Иван Кузьмич…

– Какой? Твой первый очерк?

– Нет, тот, что в гранках был. О «Суде над равнодушием». Он что, идет?

Алексеев еще больше погрустнел.

– Нет, старик. Тот материал зарубили. Ребята-насильники, к женщине с ножом… Да еще и улица Гарибальди. Частный случай, а вроде как обобщение получается. У нас такое никак. Мне-то нравится, но вот зам главного не пропустил. От тебя тем более теперь требуется, сам понимаешь… По-умному как-нибудь. Показать, какую роль в этом деле может сыграть комсомол, что ли.

Он энергично поскреб бороду и посмотрел на меня испытующе.

– Тебе не обязательно в плену факта быть, ты можешь что-то домыслить, поразмышлять. И растекаться по древу не надо. Фамилии – не суть, их изменить можно. Но нужно идти от положительного примера, это обязательно. Раз материала у тебя много, как ты говоришь, значит найди. Да что там в конце концов! Домысли! Можно и пофилософствовать, если хочешь. Но в меру, конечно, сам понимаешь. Вообще-то время сейчас для такого очерка – самый раз. Можно выстрелить по-умному. Постарайся. Ты ведь сможешь, если захочешь.

Лучистость вернулась на его лицо. И тон вернулся.

– А как с моими рассказами? – спросил я все-таки.

Алексеев опять погрустнел.

– Вряд ли, Олежек. Я предлагал на редколлегию, но ничего не выходит. Я тут не при чем. Мне-то все нравится.

Он грустно помолчал, вздохнул тяжело.

– Дураков у нас много, Олег, вот беда! Ничего тут не поделаешь. А в тебя я все-таки верю! Затянул ты с этой темой, не получается у тебя, но я все равно верю! Что-то в тебе есть… Может, тебя на какую-нибудь комсомольскую стройку послать? Хочешь? Попробуй все же сначала написать этот, попробуй начать, а потом поедешь. Я ведь тебе и раньше предлагал. Понимаешь, Олег, нужно тебе по-настоящему окунуться