Я решил познакомиться с ним, что в этот же день и исполнилось. Полковник П. принял меня весьма любезно. Я представился ему, так сказать, полуофициально, начав свое обращение словами, что я считаю своим долгом как офицер представиться ему как начальнику гарнизона и т. д.

Он был очень польщен и заметил, что он уже не командир полка и не начальник гарнизона и что он сдает полк образовавшемуся штабу Красной армии, во главе которого стоит один из его бывших офицеров, прапорщик Чувиков.

Само собой разумеется, я ему ни слова не сказал о своей поездке в Тобольск, а придержался своих небылиц, рассказанных мною в управлении воинского начальника и швейцару гостиницы. Услышав, что я собираюсь искать работу, он предупредил меня, что это мое желание сопряжено с большими трудностями.

Он сообщил мне, что после ранения на фронте осенью 1916 года он получил 35-й запасной полк, где из-за халатности командира произошли беспорядки на продовольственной почве, которые ему пришлось подавить. Настала революция, которая прошла в Тюмени без эксцессов, и ему удалось удержаться на месте. На положение на фронте П. смотрел безнадежно, войну считал проигранной и потому не воодушевлял солдат на революционные подвиги, а следил только за тем, чтобы солдаты не бесчинствовали в городе и не грабили казенного имущества. Пришел Октябрьский переворот. Местный Совдеп все левел и левел и, наконец, автоматически сделался большевистским. Ему предложили сдать полк революционному штабу, что он и исполнил.

– Теперь товарищи пытаются создать новую армию, на новых началах. Поживем и увидим, что из этого выйдет. Я же, поляк по происхождению, хотел бы проехать в Польшу, но пока там немцы, не поеду… Не люблю я их… Волей-неволей приходится оставаться здесь и ждать у моря погоды! – закончил он свой рассказ.

Потянулись бесконечные дни за днями. Меня охватила какая-то тупая апатия. Неудача в Покровском, невозможность выехать в Петербург и, наконец, молчание Маркова-второго, от которого на мою телеграмму я не получал ответа, – все это подавляло меня морально, а полная неизвестность о том, что делается в Тобольске, повергла в тоску и отчаяние.

Как-то раз вечером на исходе первой недели моего пребывания в Тюмени меня позвал к себе на чашку чая П.

– Знаете ли что, Сергей Владимирович, – обратился он ко мне. – Я для вас хорошее место нашел, а то вы с голоду здесь подохнете. Ведь денег от тетки из Петербурга вы не получили?

Я еще раньше сказал П., что просил тетку помочь мне. На вопрос я ответил отрицательно.

– Встретил я сегодня Чувикова, того прапорщика, о котором я вам говорил. Он начальник штаба формирующейся здесь Красной армии, на новых, добровольных началах. Он мне стал плакаться, что не может найти инструктора-кавалериста для формирования конной части. Ну, я и вспомнил о вас и сказал ему, что могу помочь ему в его горе. Что вы на это скажете?

Что мог я ему ответить на это неожиданное предложение? Видя мое замешательство, он заметил:

– Я полагаю, вас мое предложение поразило, я вас понимаю, но вы ничем не рискуете. Вы поступаете по вольному найму. Не понравится – можете всегда уйти. Воевать вам не придется. Мы находимся в таком богоспасаемом месте, что до нас никакие фронты не доберутся! Жалованье платить будут приличное. Советую, пока другого занятия себе не найдете, взять это место.

Я поблагодарил П. за его доброе отношение и заботы обо мне и просил дать мне сутки на размышление.

Оставшись один, я долго думал, как быть, принять или не принять предлагаемое место?

Я – красноармеец?!

Это новое мое амплуа никак не укладывалось в моей голове. Взвесив все, что было за и против этого предложения, я пришел к заключению, что мне следует согласиться, и вот почему: принимая на себя формирование конной части при местном штабе, я получал полнейшую возможность принять в число своих подчиненных всех тех офицеров, которые ожидались из Петербурга от Маркова. Затем, положение Тюмени по отношению к Тобольску было блестящим, потому что и сухопутная дорога, связывающая Тобольск с железной дорогой, шла через Тюмень, и речное сообщение по Тоболу и Туре заканчивалось в Тюмени же. Имея в Тюмени ячейку, не только прекрасно скрытую от советского ока в их же части Красной армии, но и вооруженную и материально обеспеченную, можно многое предпринять… Так, например, попытаться добиться перевода этой части, под моей командой, на охрану императорской семьи в Тобольске.

Или устроить фиктивное крестьянское восстание в районе Тобольска и под видом подавления вывести эту часть в угрожаемое место, постаравшись задержать ее там.

Или же дать возможность отдельным членам нашей организации, вступившим к нам красноармейцами, постепенно дезертировать вооруженными по направлению к Тобольску, причем мне представилась бы полная возможность снабжать их целым рядом всевозможных фальшивых удостоверений.

Наконец, принимая во внимание бывшую до моего отъезда из Петербурга скудость средств организации, устройством офицеров в формируемой мною части сразу же снималась с организации всякая материальная забота о них, так как они попадали на полное советское иждивение.

Ночь я провел без сна, разобрал все детали создавшегося положения, а вечером, придя к П., заявил ему о своем согласии поступить на службу в Красную армию.

Он обещал мне на следующий же день передать о моем согласии Чувикову.

Утром я пошел на почту и сдал второе письмо Маркову-второму.

Первое письмо к нему я отправил непосредственно после телеграммы, а теперь сообщал весьма осторожно, что мне удастся, быть может, устроиться на многообещающую всем нам службу. Само собой разумеется, писать более понятно и ясно я не мог, решив сделать это позже по вступлении на новую службу и после детального выяснения возможностей для нашего дела через первого же прибывшего в Тюмень от Вырубовой или от Маркова человека, отправив его обратно в Петербург с поручением на словах во всех подробностях информировать как Анну Вырубову, так и Маркова-второго.

С почты я отправился в парикмахерскую. Места все были заняты, и мне пришлось ждать очереди. В тот момент, когда я, наконец, дождался и подошел к своему креслу, я лицом к лицу столкнулся с высоким молодым человеком, только что окончившим бриться, в темно-синей поддевке и шелковой рубашке. Он встал с кресла рядом с тем, на которое я собирался сесть. Молодой человек посмотрел на меня, а я на него. Я глазам своим не верил: передо мной стоял Соловьев, которого я давно мысленно похоронил…

Оба мы, едва сдерживая волнение, поздоровались. Совершенно безразличным