распоряжении было целое лето и осень, вплоть до октября, когда банки действовали еще исправно. Единственное, что остается предположить, – это то, что имя его не популярно в тех кругах, которые желали бы материально помочь императорской семье. Я же лично могу констатировать только те немногие факты, коих мне пришлось быть свидетелем. В каком положении находится организация, я не знаю, так как являюсь лишь маленьким, рядовым членом ее, которому многое знать не надлежит. Не найдя средств для исполнения своей заветной цели, поездки в эти края, в своей организации, я нашел их у Анны Вырубовой, за что ей до конца своих дней буду благодарен. Я приехал сюда и готов голову свою сложить ради пользы и счастья их величеств.

Из дальнейшего разговора с Борисом Николаевичем я понял, что он сильно рассчитывал на активную помощь некоторых московских кругов, для связи с которыми в ближайшие дни туда поедет сын отца Васильева.

Обсудив мои предположения по поводу выгоды моего вступления в Красную армию для нашего дела, Соловьев вполне согласился с ними и одобрил их.

В заключение нашей продолжительной беседы Борис Николаевич сообщил мне, что имеет сведения, что отряд, который ездил в Тобольск, там задержался на время, но никаких бесчинств не произвел и вернулся обратно и что эти поездки, слава богу, на жизни их величеств не отразились.

При прощании Соловьев рекомендовал мне не особенно часто наведываться к нему на квартиру. Поэтому мы решили встретиться через два дня в местном театре во время вечернего представления, где, при наплыве публики, наша встреча может быть менее заметна.

Глава VI

Перед самой сдачей моих воспоминаний в печать, во время моего пребывания в Париже, М.Г. Соловьева[54], жена Б.Н. Соловьева, о котором шла речь в предыдущей главе и который скоропостижно скончался в полной нищете в Париже летом 1926 года, передала в мое распоряжение ценные черновые, к сожалению, не законченные наброски записок покойного о его поездке в Тобольск.

Чтобы дополнить сказанное мною о моем пребывании в Тобольске, я привожу ниже без всяких изменений и поправок отрывок из записок Б.Н. Соловьева, касающийся переговоров его с епископом Гермогеном в одну из поездок в Тобольск, что и займет настоящую главу.

* * *

Б.Н. Соловьев так начинает описание своего отъезда из Петербурга в Тобольск.

Приехав на Николаевский вокзал около семи часов утра, я расплатился с извозчиком, который, считая меня возвращающимся на родину солдатом, ругал меня всю дорогу. Выйдя на платформу, от которой должен был отойти мой поезд, я увидел толпу солдат, которая запрудила все запасные и подъездные пути.

Изредка с большим трудом протискивался через нее осыпаемый площадной бранью какой-нибудь служащий дороги. Носильщики злобно ходили около платформы, отмахиваясь от пассажиров, предлагавших взять у них багаж, так как все равно это было бесполезно!

Никого в поезд они устроить не могли…

В толпе я узнал, что поезд должны подать минут через двадцать. Протиснувшись с огромным трудом в первые ряды толпы, я увидел подходивший поезд. Толпа заволновалась, задвигалась и закричала. Когда поезд подошел совсем близко, все это море людей устремилось, сшибая друг друга с ног, топча тяжелыми сапогами упавших, в двери и окна еще не остановившегося поезда. Крики ушибленных, звон разбиваемых стекол, площадная брань, драка и борьба самая ожесточенная – вот была картина посадки в поезд в свободной, не «царской» России!

Администрация не вмешивалась, так как была совершенно бессильна, да и вмешательство часто оканчивалось кровавой расправой со стороны озверелой толпы. Улучив удобную минуту, я через головы нескольких солдат бросил свой чемодан в одно из раскрытых окон вагона и энергично принялся протискиваться к этому окну. Мне посчастливилось, и я уже держался за окно руками, подтянулся и перегнулся корпусом вовнутрь вагона. Еще мгновение – и я был бы там, но мой соперник, которого я опередил, здоровенный гвардейский солдат, в последний момент ухватил меня за ногу и энергично стал тянуть обратно.

Я брыкался ногами, но это еще более разозлило солдата, и он напрягал все усилия, чтобы вытащить меня из окна. Неизвестно, чем бы кончилась вся борьба, если бы на помощь мне не пришел мой собственный сапог, за который солдат тянул меня. Сапог стал слезать с ноги, и, прежде чем солдат сообразил, в чем дело, я с огромным усилием рванулся вперед и, оставив сапог в руках соперника, кубарем свалился на свой чемодан внутри вагона.

Солдат с сапогом, потеряв равновесие, упал на платформу, и в этот момент раздался свисток паровоза, и поезд плавно тронулся с места под брань и проклятия несчастливцев, не попавших на него. Бывали случаи, когда люди по несколько дней не могли попасть на поезд.

Осмотревшись и поднявшись с пола вагона, я увидел, что, кроме меня, на сундуках сидело еще трое солдат, а комфортабельное купе, правда, без диванов, оказалось уборной 3-го класса!

Делать было нечего, слава Богу, что и так устроился! Придя немного в себя, я одной из своих рубашек (что же было делать) замотал себе ногу, так как мороз доходил до 13 градусов по Реомюру, а окно было не только выбито, но и высажено с рамой.

Закурив, я погрузился в дремоту и незаметно заснул часа на полтора, когда громкие крики меня разбудили. Мы на первой большой станции, и поезд снова атаковывался новыми пассажирами… Надо было защищаться. Мои спутники энергично отталкивали от окна желавших влезть в него, ругались и кричали до хрипоты. Двери пришлось защищать мне, отругиваясь и не пуская ломившихся к нам. Уборная превратилась в цитадель, защищаемую многочисленным (судя по объему) гарнизоном. Наконец поезд тронулся. Мы одержали победу и провели остаток ночи сравнительно спокойно. К нам товарищи перестали ломиться, видимо примирившись с занятием нами этого необходимого учреждения… Рано утром, проснувшись, я с удивлением протер глаза: мои спутники сидели и с увлечением распивали чай из жестяных чайников, из которых весело струился пар. Так как чайника у меня не оказалось (большая с моей стороны опрометчивость), спутники любезно поделились со мной своим живительным напитком. На первой же станции я вылез в окно, правда, в одном сапоге, мог умыться около водопроводной будки и возвратился обратно через двери, так как население вагона сильно уменьшилось за ночь. Протискиваясь сквозь вагон, я вдруг, к величайшей своей радости, увидел на одной из полок свой сапог. Я уже было схватил его, как чей-то голос с верхней полки крикнул:

– Эй! Куда прешь мой сапог?

Наученный горьким опытом, я ответил