Лева познакомился с Розой лет десять назад в санатории Архазнаури. Там его в любое время охотно принимал директор курорта, племянник видного грузинского меньшевика Чхарташвили, прославившегося в годы первой независимости массовым выселением армян из Тбилиси, где они вместе с евреями составляли большинство. Сталин за это впоследствии строго наказал Чхарташвили, тот сидел в одном бараке с Семеном Краскиным, и они сошлись на почве стойкой неприязни к тирану, а выйдя на свободу, продолжали дружить семьями.

В санатории Лева набирался сил перед очередным восхождением, а Роза оздоравливалась по бесплатной профсоюзной путевке, полученной за досрочное выполнение плана: фабрика произвела столько ткани, что из нее можно было сшить огромный сарафан и облачить в него всю нашу планету Земля. Вот только советские труженицы неохотно покупали ситец фабрики имени Розы Люксембург. Расцветки им, привередам, понимаете ли, не нравились.

Лева увидел Розу у бювета и замер, как охотничий пес: молодая стройная брюнетка в обтягивающем спортивном костюме стояла, томно прислонясь к скале, из которой бил источник. Время от времени курортница решительно подносила к требовательным губам хоботок плоской фаянсовой кружки, и ее щеки глубоко западали, всасывая в организм целебную минеральную воду. При этом дама с тоской смотрела на горные пики, неутомимые в своей вертикальности.

– Скучаете? – вежливо спросил альпинист.

– Не без этого, – ответила Роза, оценивая коренастую стать скалолаза.

– Могу скрасить ваше одиночество.

– А вы уверены, что сможете? У меня высокие требования. – Она жадно глотнула воды.

– Высокие? Хм… Я альпинист, мое имя – Лев.

– Ну, если так – попробуйте…

Первую ночь любви, проведенную в номере люкс, который Чхарташвили всегда приберегал для Краскина, можно сравнить с восхождением на Эльбрус, где по склонам лежат оледеневшие мертвецы, погибшие при неудачном штурме вершины. Поначалу поэту казалось, он, не вынеся сладостных перегрузок, займет место в некрополе окоченевших смельчаков. Однако испытанный спортсмен собрал все силы, и ему удалось, выразимся мягко, достичь седловины. Роза снисходительно улыбнулась: мол, она и того не ожидала. Задетый за самое живое, Краскин стал готовиться ко второй попытке: усиленно питался, пил целебную воду, совершал пешие одинокие прогулки и заваривал вместо чая горную травку, веками выручавшую любвеобильных джигитов. Перед отъездом, снова пойдя на штурм, Лева достиг-таки пика. Содрогнувшись так, что зашаталось гранитное основание санатория, Роза ослабла, а придя в себя, призналась: Лева – третий, кому удалось воткнуть свой альпеншток, так сказать, в самую вершину ее женского счастья. Поэт был горд и соврал, что способен на большее.

Они стали встречаться, правда, изредка. Сам Краскин в Иванове не показывался: Роза была снова замужем, а город сравнительно небольшой, все друг друга знают. Она сама проведывала любовника в Москве, но не часто: во-первых, много дел на фабрике, во-вторых, двое детей, а самое главное: частые отъезды в столицу могли вызвать пересуды ткачих, бдительно завидовавших личному счастью друг друга. Да и сам Лева, будучи снова женат, частых встреч избегал, опасаясь за свое здоровье: не из титана склепан. Два-три раза в год – вполне достаточно для тонуса. А тут еще, как на грех, на леднике ему продуло поясницу, да и возраст не стахановский – за пятьдесят. Он пытался избежать условленого свидания, но Роза приехала в Москву на слет ударников и сама позвонила ему домой, представившись библиотекаршей Дома литераторов, обеспокоенной не сданными в срок книгами. Жена сообщила, что поэт отбыл в Переделкино, где работает над новыми стихами. Через час любовница была уже в Доме творчества. Прихворнувший Лева, не готовый к такому суровому сюрпризу, выронил альпеншток еще в предгорьях и страшно переживал. Роза хоть и отнеслась с пониманием (интеллигентная женщина с высшим образованием), но, конечно, страдала от разочарования. В свою очередь Краскин, как порядочный мужчина, поэт и альпинист, не мог, не имел права отпустить ее домой в таком неудовлетворительном состоянии.

– Сочувствую, – прохрипел я. – Со всеми бывает. Попробуй еще раз.

– Не могу – давление скачет.

– А от меня ты чего хочешь?

– Помоги!

– Как это?

– Как мужчина мужчине. Неловко перед хорошей женщиной. Хочешь, она к тебе зайдет?

– Спятил?

– Почему? Ты ей понравился.

– Кто тебе сказал?

– Она. Ты не думай: Розка – баба очень аккуратная и привередливая. С нацменами вообще – ни-ни. Ни за какие деньги. Но что делать, если ей такой вулкан между ног достался. Помоги!

Некоторое время я лежал в прострации от нежданного и, в сущности, оскорбительного предложения. Что я им, скорая сексуальная помощь, в самом деле? Ополоумели! Но брезгливое недоумение сменилось мечтательностью, ведь во всяком мужчине, даже женатом или влюбленном, скрыт половой естествоиспытатель, готовый за неведомой пестрокрылой бабочкой ломиться на край света.

– У нее усы не колются? – на всякий случай спросил я.

– Нет, что ты! Только щекочутся… Соглашайся – не пожалеешь!

А что? Даже интересно однажды спуститься в жерло вулкана, ведь женщин в моей жизни случилось, по совести, совсем немного, к тому же все они были обычными – никакой экзотики, некоторые даже не знали, что любить можно не только лицом к лицу, но и в затылок. Была, правда, одна комсомольская активистка, которая в окончательную минуту хихикала, как от щекотки. Вот и все чудеса. А тут целая тектоническая вакханка! Но Лета… Явиться к ней выжатым, как последний лимон?! К тому же я болен… Нет. Никогда!

– Старичок, спасибо тебе, конечно, но я болею. Сам же видишь. Предложи свою Розу кому-нибудь другому.

– Жаль. Ты ей понравился. Может, отлежишься? Она завтра вечером уезжает. Время есть. Подумай, Жорик! А я пока ей скажу – ты отдыхаешь с дороги.

– Какой отдых? У меня температура – тридцать девять! Я аспирин принял.

– Зачем аспирин? Вот, я же тебе специально нес… – Лева вынул из кармана плоскую коньячную бутылочку. – Чуть не забыл…

– Что это?

– Эликсир батыров!

– Что-о? – Я зажег ночник: в бурой жидкости плавали какие-то разбухшие ягодки, соцветия и семена.

– Алтайская настойка. От Мукачина осталась. Мертвого на ноги ставит, а грипп и простуду лечит за час.

– Так не бывает.

– Бывает! Хлебни!

Подумав о Лете, я выпил весь пузырек.

– Поправляйся! Утром к тебе зайду.

Лева Краскин умер в 1992 году. Последняя его жена, юная повариха турбазы, рассказывала: после инфаркта поэт прихварывал, но был еще бодр, читал курс лекций «Выживание в горах» и даже строил глазки начинающим альпинисткам. Однажды он вернулся с прогулки, купив в киоске свежий номер своего любимого еженедельника «Совершенно секретно» – его издавал Артем Боровик. После обеда бывший скалолаз прилег на диван и стал читать газету, шелестя страницами, потом вдруг громко зарыдал, повернулся к стене и затих. Он случайно наткнулся на статью о Большом терроре, где между делом сообщалось, что армейский комиссар второго ранга Семен Краскин был взят не по ложному доносу, как считалось, а за ложный донос на сослуживца, чья красавица-супруга ему очень нравилась. Однако навет не подтвердился в процессе следствия, а за это, оказывается, в те жуткие годы тоже сажали, и довольно-таки часто.